Борис Кушнер - Столицы Запада

Проспект Елисейских Полей по-парижски называется Авеню де Шанз Элизе. Такой улицы нигде нет на свете Ее одной было бы достаточно, чтобы сделать Париж знаменитейшим городом. На этом длиннейшем проспекте много всяких замечательных вещей, но сам он достопримечатель-нее их всех. Он достопримечательней площади Согласия, называвшейся раньше Королевской и получившей свое теперешнее миролюбивое имя после того, как на ней гильотинировали две тысячи восемьсот революционеров и контрреволюционеров. Он достопримечательней даже самой площади Звезды-Этуаль, превращенной в памятник многим миллионам людей, убитым за то, чтобы отобрать у Германии ее колонии и рынки.

Если смотреть от памятника Гамбетты, то Елисейские Поля кажутся широкой дорогой, ведущей в гору посреди зеленого кудрявого сада. По дороге густой сплошной толпой муравьев ползут автомобили различных марок. Если случится кому в часы разъезда переходить поперек этой улицы, то он должен зорко глядеть в оба. Не успеешь вступить на асфальт, голова закружится от шелеста машин, от тысячи автомобильных фар, проносящихся мимо со скоростью падающих звезд, от рева сигнальных рожков. Если в период наиболее оживленного движения путешественник поедет на автомобиле вниз от Триумфальной арки — каждая минута грозит ему катастрофой. Пронизанный десятью тысячами огней, подавленный громовым рокотом двадцати тысяч широких балонных шин, он скатится полуоглушенный к подножью обелиска. И лишь на мосту Пон-Неф, над влажной мутью Сены, в ущелистых улицах Латинского квартала вновь придет в себя. Никто, однако, знающий Париж, не станет утверждать, что именно на проспекте Елисейских Полей — самое оживленное уличное движение.

Оно оживленней на площади Оперы в послеобеденные часы. Десятки раз на протяжении каждой четверти часа она берется штурмом в автомобильном и пешем строю. Автомобили лавой по восемь в ряд мчатся по Авеню де л'Опера на полном газу и на крайней скорости, какую только можно представить себе на городских улицах. Вернее, какой нельзя представить себе нигде, кроме Парижа. Когда передний ряд машин докатился уже до площади и готов железным потоком пронестись по ней, совершенно неожиданно начинает звонить электрический колокол на тонкой мачте, красные буквы семафора вспыхивают словом "альт" (стой), и полицейский ажан поднимает руку, развевая полы своей крылатки. Автомобильная лава сразу останавливается. Стоит, дрожа и фыркая, пока на площади грохочет поперечная волна с Больших Бульваров. Потом тот же фокус проделывается в обратном порядке. Бульварам — электрический звонок и ажанова спина, а проспекту Оперы — свобода мчаться на несколько мгновений. В промежутках между атаками машин нужно успеть пропустить от тротуара к спасательному возвышению в середине площади толпу пешеходов, изнывающих в ожидании, когда можно будет перебраться на противоположную сторону.

Жить в миллионной столице Запада, ходить по ее автомобилизированному асфальту и не быть раздавленным стало нелегким умением. В школах Лондона введено преподавание этой науки. Полицейские обучают ребят правилам и обычаям уличного Движения.

Франция — духовная родина буржуазии, Париж — культурная столица буржуазного мира. Большие Бульвары — центр парижской жизни. Здесь помещаются банки, крупнейшие торговые и богатейшие предприятия, лучшие магазины. Здесь редакция буржуазной газеты "Ле Матен" — "Утро", одного из самых продажных органов на свете. За огромными зеркальными окнами стоят наборные машины, и праздная развратная толпа, шлифующая бульварные панели, может до глубокой ночи смотреть, как рабочие-наборщики трудятся над созданием и процветанием буржуазной пропаганды. На Больших Бульварах с величайшей виртуозностью культивируется национально-буржуазное французское искусство — поесть. Здесь же сосредоточен всемирно известный и прославленный парижский разврат — самое отвратительное и самое позорное создание капиталистической системы.

Жизнь французского буржуа течет аккуратно и размеренно. От ее точно установленных периодов идут приливы и отливы на Больших Бульварах. Асфальт бульварный то сплошь залит потоком автомобилей, орущих друг на друга и на все перекрестки, то безжизненно пуст, и такси стоят посреди панели вереницами длинными и неподвижными, подобными трупам гремучих змей. Когда автомобили мчатся, орут и шуршат, тогда и на тротуарах такая толчея, что даже деревьям тесно стоять в их чугунных розетках, вделанных в камень тротуарных плит. Когда автомобили скатываются с асфальтовой бульварной широты и замирают между фонарными столбами, тогда пустеют тротуары. По количеству машин и людей на Больших Бульварах можно безошибочно определить, который час. Только длинные трехосные автобусы не подчинены этому закону периодичности. Они упрямо, не делая перерыва на обед и на завтрак, шмыгают по парижским мостовым, зеленые и неуклюжие, как крокодилы на скетинг-ринге.