Николай Егоров - Утреннее море

Он безнадежно вздохнул и двинулся к берегу. Пора было идти к плавруку с докладом. Минуя Лидку, зыркнул на нее сбоку — свести свой взгляд с ее взглядом смелости не хватило.

Солнце взбиралось все выше, становилось все меньше, жгло сильней. Лучи его растворялись в сухом и легком воздухе, и он прозрачно золотился. Четко прорисовывались горы и леса — чуть ли не до каждого дерева, каждой ветки. Голубел песок. По морю, местами пронзительно синему, местами неправдоподобно зеленому, местами бронзовому, как сазанья чешуя, медленно, словно во сне, скользил кораблик.

Мир был спокоен, светел, устойчив. Люди были невозмутимы до безмятежности. Жизнь шла своим чередом и будет идти и идти тем же порядком. Ничто в ней не переменится, не произойдет, а Олег был бы рад, когда бы грянуло небывалое, жуткое, опасное, что потребовало бы от него немедленных действий, решительности и отваги, находчивости и самоотверженности. И все — для Лидки, ее безопасности… Да ничего не придумывалось, кроме пожара и наводнения, кроме спасения Лидки от бушующего огня или от стремительных горных потоков, от хлынувшего на сушу моря. Как бы он рискнул, как бы боролся за победу над стихией! И оставалось бы ему только набраться мужества — выдержать прямой, признательный, счастливо изумленный взгляд Лидки!

Виль вернул Пирошке тюбик с шампунем. Она была занята, — прячась в тени под стеной медпункта, мазала зеленкой ссадину на ноге пацаненка. Не глянув, кинула тюбик в карман халата, упрекнула поскуливающего пациента:

— Разве мужчинам бывает больно?

— Еще как! — отозвался Виль с той значительностью в голосе, которая и выдавала человека, еще не испытавшего по-настоящему мучительной, нестерпимой боли.

Пирошка повернулась к нему, в глазах ее было невеселое любопытство.

— Только они умело скрывают это, — неубежденно, скорей, по инерции добавил он.

Пацаненок насильно улыбнулся мокрыми глазами. Пирошка погладила его короткие вихры, а когда он встал и осторожно потоптался на месте, дала ему подшлепника:

— В отряд и обязательно бегом! Но не забывай смотреть под ноги!

Пациент помчался вприпрыжку — чем дальше, тем быстрей. Бежал, задрав голову, — когда еще годы согнут его так, чтобы он постоянно глядел, куда ступает! Наверно, подумав о том же, Пирошка качнула головой.

— Во-во, мужчинам не до боли! — крикнул сверху Баканов. — Ибо под их ответственностью важнейший фактор всей нашей оздоровительной кампании… Море!

Виль глянул вверх. Баканов сцепил перед собой руки — мол, приветствую и поздравляю! — пробасил:

— Да кабы кто не сглазил!..

И этот туда же! «Чтоб сплошные будни и никаких тебе чепе!» Да что может омрачить эту вот жизнь, какая непогода, какой шторм? Разумеется, без ветров да качки лета на море не бывает, однако и непогода здесь празднична. Все и было бы празднично, даже не гори костры, не витийствуй Нептуны! И может ли быть по-иному там, где сошлись море, горы, солнце и дети, где нераздельны вечное и новое, первозданно клокочущее, напирающее с нерастраченной силой, как бы самосветящееся!

— Тринадцатый за стол не садится! — с досадой бросил Виль вверх Баканову и передразнил: — Кабы!..

— Ага, а трус в карты не играет, — уступчиво продолжил Баканов: дескать, поживем — увидим, и, возвращаясь от риторики к делу, спросил: — Там не твоя кадра малышей обучает?

Окруженная ребятишками, Лидия-Лидуся стояла в воде и показывала, как надо держаться на плаву.

— Моя! Чья же еще?

— Полезнейшая инициатива! Не дай ей заглохнуть. Распространи под лозунгом: «Умеешь плавать — научи товарища!». Подспорье тебе как плавруку.

Баканов был столь искренним, что зачерствелые слова и теперь звучали у него свежо и выразительно.

— Немедля иду обобщать передовой опыт! — в тон ему сказал Виль.

Пошли втроем — к Вилю присоединились явившийся с докладом Олег и Пирошка, которой пока некого было лечить.

В октябрятском отряде настоящих октябрят — раз-два и обчелся. Собраны в нем главным образом дошколята, которых здесь называют родительскими детьми. Все они — отпрыски сотрудников лагеря. Лидия-Лидуся жалеет их — несчастные дети! — ни в семье они, ни в лагере. Мамаши норовят присмотреть за ними, приласкать и прикормить — сковывают их и выделяют, ставят в дурацкое положение. Вот и эта рохля-воспитательница, многопудовая тетя, не дает покоя своему крошечному и хлипкому сыну, боясь переохладить, раньше всех выгоняет из воды, боясь перегреть на солнце, кутает в огромное толстое полотенце, чуть ли не облизывает. А рядом сидит девочка-дюймовочка, едва не плачет от зависти и исподтишка сыплет на затылок «счастливчика» песок — не понимает, что у нее тут воли больше!