Владимир Грусланов - По дорогам прошлого

Симаченко усмехнулся. Он любил такие разговоры-беседы со своими бойцами. Сближали они конармейцев с командиром. Узнавали много друг о друге: душевное, скрытое в обычные часы боевых трудов.

— А сейчас, в наше время, разве не так? Разве тебе, товарищ Зражень, не приятно подарить близкому человеку, другу, самое дорогое, что ему нужно в боевой жизни: доброго коня, к примеру, или кинжал? — спросил Симаченко.

— Конечно, приятно! — ответили разом несколько бойцов.

— Вот бы нам, товарищ командир, — загорелся вдруг запевала, — да такие подарки товарищам Буденному с Ворошиловым преподнести. Здорово?

— Какие-нибудь золотые? — поддержал его молчаливый конармеец в малиновом чекмене с газырями на груди.

Симаченко заинтересовался словами запевалы. Хлопнув его дружески по плечу, он улыбнулся и сказал:

— А что ты думаешь? Займем Львов или Варшаву, там найдутся подходящие — от турок или татар еще.

— Какого-нибудь Ахмет-паши? С бою взятые! — придвинулся ближе длиннолицый.

Зражень презрительно сплюнул.

— Чего там Ахмет-паши! Тут надо самого султана Селима, наместника бога на земле. Надо понимать, кому подарки! — решительно заявил он.

— Шикарные подарки! — покрутил головой молчаливый.

— Товарищу Буденному Семену Михайловичу. Товарищу Ворошилову Клементу Ефремовичу. А дальше, как положено по званию: командарму и так далее от бойцов Первой конной, — проговорил с волнением Зражень.

Стараясь удержать нахлынувшие чувства, он сорвал с головы кубанку с красным верхом, отороченным золотой тесьмой, и ударил ею о голенище сапога.

Бойцы молчали. Им понятен был порыв запевалы.

— Что же, хлопцы! Поговорили, помечтали — и на покой! — прервал тишину Симаченко. — Завтра рано — поход.

В самом конце мая полки Конной армии встретились с белополяками. Встреча получилась жаркой. Буденовцы уничтожили вражеский пехотный полк, разгромили еще один и заняли ряд важных пунктов. А дней через пять Конная в полном составе, со всеми дивизиями, вонзилась в тело Второй польской армии. Разорвав ее на две части, она пошла гулять по вражеским тылам, по левую и по правую стороны.

Замелькали знакомые каждому с мальчишеских лет названия освобождаемых городов: Житомир, Бердичев, Киев.

Заметалась польская шляхта. Не выдержала соседняя, Третья армия белопольских захватчиков, поползла назад, сначала тихо, медленно, огрызаясь, а потом, заслышав у себя в тылу грохочущие пушки конников, покатилась, побежала, бросая винтовки, пулеметы, зарядные ящики и орудия.

— Смеялись над Конной Буденного, гады! — кричали разъяренные рубкой конармейцы. — «Москали на одрах плетутся», — говорили. Ничего, свое получите. Мы вас научим уважать Конную Буденного!

Не стало Третьей армии пана Пилсудского — президента шляхетской Польши.

Не выдержала и Шестая его армия. Начала отходить. День, другой — медленно, отбиваясь, а потом — пошла, покатилась…

А Первая конная неслась и неслась вперед.

Новоград-Волынский… Ровно… Дубно…

Полк Симаченки, песчинка в грозном движении Конной, мчался стремительно вместе с нею, оставляя позади себя села, деревни и города.

«Мы идем вперед для освобождения крестьянина-труженика от польского пана. Наша война есть война освободительная», — читал Симаченко своим бойцам письмо командующего фронтом.

Конники свято исполняли этот завет. Зато и встречали их люди повсюду как родных и близких.

А еще недели через три, в самый разгар августа, буденовцы остановились у Львова.

Поблизости от богатого фольварка [7] Фольварк — хутор. , километрах в тридцати от города, расположился на отдых полк Симаченки.

В небольшой речушке, у мельницы, бойцы купали лошадей.

Неподалеку тянулось поле ржи, испещренное синими точками васильков.

— Ишь кивают как, словно здороваются! — ухмыльнулся Зражень, указывая товарищам на ржаное поле. — Будто на Кубани у нас, до чего хорошо!

Он нарвал букетик васильков. Два-три цветка неумело засунул за петличку гимнастерки у расстегнутого ворота. Остальные застенчиво протянул командиру.

— Возьми, Владимир Иваныч! Будто глаза дивчины: синесеньки да гарнесеньки! — сказал он.

Командир взял букетик и с благодарностью взглянул на запевалу.

У края поля стояла тачанка. Из тех, что вошла в песню: «Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса! Пулеметная тачанка, все четыре колеса!» Сбоку курносо выглядывал пулемет.

Положив цветы на кожух пулемета, Симаченко сказал с ласковой усмешкой: