Самуил Миримский - Скворец №17 (рассказы)

— Алики-малики, мы не опоздаем?

Нет, времени было ещё достаточно, но беспокойство подхватило и повлекло её вон из кафе. По платформе расхаживал, вглядываясь в лица, Сергей. Неизвестно, как он узнал о её отъезде. Он подлетел к ней, расталкивая толпу, взял её за плечи, что-то хотел сказать, но бубнил, заикаясь, осевшим голосом.

— Ты не волнуйся, сынок. Серенький мой. Все будет хорошо.

— Как… какая подруга? Зачем неп… правду говоришь?

— Ну, сынок, прости меня, старую дуру, не хотела тебя огорчать. Ты не сердись на меня, милый, не ругай непутевую твою мать… Ты прости меня…

Сергей оглянулся — на него, засунув руки в карманы, странно косил глазами Алик, смущенный нежностью женщины, которую любил больше всех.

— Здравствуй, Сергей, — сказал он, как бы извиняясь. — Я тоже провожаю твою маму.

«Твою маму» — он проговорил эти слова затрудненно и с каким-то удивлением, словно расставаясь с чем-то важным, принадлежавшим только ему, а вот сейчас приходилось делить это с кем-то ещё. Недоумение сквозило в глазах его. От Александры Ивановны не ускользнуло это недоумение, оно обожгло се душу: чужая она, старая, пропасть разделяет их, а ведь он смотрел на неё как на мать, глазастый этот говорун и фантазер, и тихая, подавленная, как глоток рыдания, шевельнулась обида на судьбу.

— её посмотрит хороший московский доктор, — докладывал Алик Сергею, словно тот ни о чем не знал.

— Да что ты мелешь! — вскричал Сергей, поймавший наконец голос, до этого ускользавший от него. — Да она же премию какую-то получила, общественница несчастная!..

— Да? — не очень удивился Алик. — Это, безусловно, интереснее, чем ходить по докторам, — Он ни капли не смутился оттого, что баба Шура бессовестно обманула сына. Видимо, моральные вопросы, цена слов и поступков не занимали его. — В таком случае, баба Шура, ты обязательно должна побывать в планетарии и Зоопарке. Папа обещает меня свозить в Москву,—

Алик вздохнул и отвел глаза в сторону, — если я буду хорошо себя вести и успешно закончу пятый класс…

— Ты должен постараться, Алик.

— Конечно, я буду стараться, но не все зависит от меня, к сожалению. Если учительница не понимает простых вещёй, то сколько ни старайся, а больше троечки у неё не получишь.

Дело в том, что при своем несколько отвлеченном складе ума и интересах, далеких от школьной программы, он порой не понимал простых вещёй, требующих обыкновенного прилежания и внимания, и это прискорбно отражалось на его отметках. Можно было посочувствовать ему: условия перед ним отец поставил чрезвычайно хлопотливые и сложные.

— Вообще говоря, времени у тебя впереди много, в Москве ты всегда успеешь побывать…

— Безусловно, — согласился Алик.

— Милые мои, прощайте, дайте я вас поцелую. Вы здесь постойте, я посмотрю на вас вместе…

Александра Ивановна клюнула растерявшегося сына, прижала Алика и вдруг взяла их руки, сцепила и страстно сжала, словно хотела спаять в любовном порыве собственного сердца все, что осталось, все, что ей было дорого. И от этого внезапного движения Сергей, пришедший с твердым намерением не пустить мать в Москву и вернуть домой, оцепенел и ослаб.

Александра Ивановна поднялась, уже в тамбуре показала проводнице билет и промелькнула в одном, другом, третьем окне. Сергей растерянно огляделся. Какое-то далекое, возможно, детское воспоминание передернуло душу, он стушевался, на миг почувствовал себя маленьким, затерянным и жалким. Увидев рядом Алика, уставился на него, перевел взгляд на свою руку — в ней покорно лежала худенькая смуглая рука, словно он забыл о ней. Алик задумчиво смотрел на вагон, брови его двигались, он хотел вдогонку сказать что-то очень важное и значительное, и досада кривила его губы оттого, что поезд уже отходил. Их толкали, и Сергей чувствовал бессилие его худенькой руки в своей сильной мужской ручище, и что-то теплое окатило его душу и толкнулось к Алику — сам ли он почуял беспомощную доверчивость мальчика, или, может, это внушала ему мать, которая, собрав морщины на лбу, подняв брови, неистово смотрела на них. Она хотела что-то сказать, она говорила что-то, но поезд уносил се. Она тянулась из окна и смотрелась, как уплывающая фотография в рамке. Над вагонами плыл дымок, ветер сбивал его вниз, заволакивая окна.

Сергей очнулся от оцепенения.

— Ты что? Ты сказал что-то?

Алик исподлобья посмотрел на него своими расширенными внезапной мыслью глазами.

— Понимаешь, все шумы, гудки, скрипы, звон и даже то, что говорят люди, это ничего не пропадает, оставляет след, неуловимый никакими сегодняшними приборами, но, вообще-то говоря, нет ничего хитрого в таком аппарате, сверхчувствительном, который мог бы расшифровать следы, оставляемые звуками на стенах, скажем, этой станции. Представляешь, пройдет много лет, может быть, тысячу или больше, включат микрозвуковой магнитофон, настроят его на соответствующую волну, и он воспроизведет все, что происходило сегодня здесь, и даже наш разговор…