Сергей Семенов - Из жизни Макарки

– - Вишь, как тут… деревья-то все подстрижены, травка словно расчесана -- любо глядеть. А нешто у вас в деревне так?

"Не так, а лучше", -- думал Макарка, и думал, что теперь делается в деревне. Небось собираются на лугах, где соберутся ребята и девки со всех деревень, и водят хороводы. А его ровесники бегают вокруг, кидаются шишками или бродят по реке, ловят огольцов…

Они пошли в Кремль. Тетка снова стала говорить о том, что в Москве лучше деревенского. Она говорила о святых угодниках, почивших в соборах. Какая им бывает служба и какой почет. Они лежат в серебряных и золотых раках, а венцы над ними в самоцветных камнях.

Макарка одним ухом слушал, что говорит тетка, а в другое выпускал; тетка, заметив его невнимательность, замолчала.

Вышли на мост, перешли его, прошли тут улицу, в конце которой стояла фабрика, где жил крестный, и подошли к воротам. Дворник спросил, кого им надо; Матрена сказала.

– - Он в трактире, у Нагайкина.

Пошли в трактир. Трактир был набит фабричными, проводившими здесь свои праздники. Одни сидели пьяные, другие навеселе. Павел был подвыпивши. На их столе стояли полбутылки, чай, калачи и печеные яйца. С ним в компании гулял рябой, белоглазый парень, у которого волосы на голове и бороде были белы, как лен. Парень сидел, положивши обе руки на стол, и, уставившись на него пьяными глазами, говорил:

– - Я тебя угощаю, а ты пей. Любишь ты меня али нет?

– - Ну люблю, ну? -- говорил Павел, и на его устах сияла его постоянная улыбочка.

– - Ну и пей, больше никаких… Я за все отвечаю, и тебе нечего разговаривать.

Увидавши Матрену и Макарку, Павел, видимо, обрадовался; он живо встал им навстречу и воскликнул:

– - А, мое почтение! землячка с крестником! Добро жаловать.

Он ушел из-за стола белокурого и занял новый стол. Белокурый обиделся и, кидая ему выразительные взгляды, качал головой. Павел не обратил на это никакого внимания и стал угощать Матрену и Макарку. Он предлагал "монашке" выпить, но та отказалась. Остановились на одном чае и сухарях. И два часа пили чай, слушали пьяную брань и песни, дышали табачным воздухом. У Макарки закружилась голова, и ему стало казаться, будто бы он сам выпил. Когда чай кончили, Павел пошел их провожать. Хмель еще не прошел у него, и улыбка играла на его губах. Он говорил:

– - Я всегда могу вас принять… и угостить… Приходите ко мне в любое воскресенье, и я не только чаю, а чего хошь -- не пожалею.

– - Много довольны, -- говорила тетка, -- нас навещай.

– - Не забуду, приду. Будь покойна. Крестник! навещать приду… На тебе семитку, подсолнухов купишь.

Матрена и Макарка опять вернулись на фабрику. В спальне его ожидал Мишка; только Макарка вошел, как Мишка бросился к нему навстречу и заявил:

– - А мы за заставой были.

– - С кем?

– - С Похлебкиным. По луговине ходили… лежали, как в деревне!..

– - Ну? -- с загоревшимися глазами воскликнул Макарка.

– - Сейчас умереть! Очень хорошо… Хошь, в то воскресенье пойдем?

– - Пойдем, -- согласился Макарка.

В следующее воскресенье Макарка, напившись у Матрены чаю, побежал к Мишке; Мишка как встал, так и ушел к отцу в кучерскую. Отец Мишки, Василий, высокий, жилистый мужик с бородою клином, ходивший всегда в розовой рубашке и холстинном фартуке, брал Мишку по праздникам к себе пить чай и давал семитку на ситничек. Мишка тоже отпил чай и сидел на отцовской койке и глядел, как отец с кучером режутся в шашки.

– - Пойдем, Мишка? -- несмело спросил Макарка, боясь, как бы отец его не остановил.

– - Пойдем! -- ответил Мишка, быстро соскальзывая с койки.

– - Куда это? -- равнодушно спросил Василий.

– - За ворота, -- сказал Мишка.

– - Смотрите, не балуйтесь там, а то виски нарву.

Ребята вышли из кучерской.

– - Надо хлебца с собой взять, а то обедать-то не придется.

– - Пойдем возьмем.

Набивши карманы хлебом, ребята выбежали за ворота. Утро было радостное. Солнце, весело смеясь, поднялось довольно высоко; ему улыбались белые стены и зеленые крыши домов, а кирпичные краснели от конфуза, что они не могут так ответить на привет его лучей. Главы же церквей так и сыпали искрами от восторга. В воздухе плавал колокольный звон, а в глубине города волны этого звона казались особенно густыми и сочными. Они заглушали треск извозчичьих пролеток и топот шагов идущих по тротуарам людей. Люди тоже шли с веселыми лицами, нарядные дамы и барышни все больше в белом. Сияла Москва-река, на которой укрепляли купальню, и сновали редкие лодочки. Мальчишки, еле переводя дыхание от радости, взбежали на мост и торопливо, точно боясь на что опоздать, устремились дальше.