Людмила Матвеева - Прогульщик

— Нечушкин! Ты где? А вот он, на лавочке сидит! — Это звала его Настя.

И подбежал Климов:

— Сидит! Иди давай, — и схватил Гошу за рукав. — Нам теперь все известно! Пошли, пошли. Нечего.

Гоша не понимал. Отбросил Вовину руку.

— Сам иду, чего ты вцепился?

В игровой сидели все ребята, они смотрели на Гошу. И странный вид был у них. И Вера Стеклова, и Денис, и Женя Палшков — все в упор разглядывали Гошу.

— Давай, Нечушкин, сознавайся, — сказал Слава Хватов. — Эх ты, Нечушкин! Каким оказался.

Гоша опять ничего не понимал. Только тоска навалилась — происходило что-то тяжелое, необъяснимое.

— Где Галина Александровна? — спросил он почти неслышно.

— Директор вызвал. Да при чем здесь она?

— Ты сам по себе это сделал, сам и признавайся.

— Теперь уж не обманешь никого!

— Надо же — в тумбочку запрятал и помалкивает!

Гоша озирался, вокруг были недобрые чужие лица.

— Какая тумбочка? Не пойму что-то. Про что вы говорите?

— А вот! — Денис Крысятников выложил на столик пачку смятых рублей. — Вот же! В твоей тумбочке нашли! Что теперь скажешь?

— Скажет — бабка принесла, — захихикал Климов.

— Она и принесла. — Голос у Гоши хилый какой-то, неубедительный. И все засмеялись зло.

Вот оно что! Горячая волна ударила в лицо. И сразу стало холодно. И очень одиноко. И так тяжело, что выдержать было невозможно.

Он стоял и молчал. И понимал: нельзя молчать. Они все думают, что он украл те деньги. Как теперь объяснить? Чем доказать? Деньги оказались в его тумбочке!

И Гоша молчал. Глаза глядели вниз. Он тупо разглядывал пластиковый пол в зеленую и желтую клетку. Выдавил из себя:

— Я не брал. Мне их бабушка дала.

— Ха! Бабушка!

— Все еще отпирается!

— Откуда у твоей бабушки деньги-то?

Тут вошла Галина Александровна.

— Гоша? Ребята, что происходит?

Он хотел объяснить. Она все должна понять. Но деньги оказались в его тумбочке. И говорить было нечего.

— Вот он деньги украл, — ответил Климов. Он сидел на подоконнике и сверху смотрел на всех. — И отпирается. Сознавайся, чего уж теперь. Он и печенье в «Универсаме» своровал еще до интерната, я знаю.

Галина Александровна молча смотрела на Гошу. А он не мог выговорить больше ни слова. Он кинулся к двери, бегом по коридору, вниз. Так и вылетел на улицу.

Все. Ушел из интерната навсегда.

Гоша выбежал и сам не знал, как поступит дальше. Повернет назад? И сделает вид, что вовсе не собирался убегать навсегда? Войдет как ни в чем не бывало в игровую, скажет спокойно: «Не брал я никаких ваших денег. Эти деньги мои, я их не успел истратить. Они там сто лет лежат в тумбочке». Он скажет, и они поверят. А кто взял — Гоша все равно узнает. В глубине души ему хотелось вернуться. Но для этого надо было, чтобы позвали и потом поверили. А так вернуться он не мог. Слишком сильной была обида. А доказывать им он не станет.

Ноги тем временем сами несли его к метро. Влез в лужу, промочил ботинок. Голова соображала плохо — перемешались в кучу все печали, большие и мелкие. Мама не едет и писем не пишет. И кровать по-прежнему у самой двери. А в обед сегодня ему достались одни кости. Другим — куриная ножка или белое мясо вообще без костей. А ему — ребра какие-то. Разве это справедливо? Думал раньше, дурачок, что Галина Александровна его любит. Ха, любит. Она всех любит, у нее работа такая — заменять несчастным деткам маму. Тоже мама нашлась — сразу поверила, что он, Гоша Нечушкин, деньги стащил. Мама бы не поверила, настоящая мама-то.

Вот она — главная беда. Они все на него подумали. И никто не засомневался. Главная боль точила его. Остальные забылись сразу — плохой кусок за обедом, плохое место в спальне. Одна беда осталась: никто не любит. И он заплакал.

В метро женщина в большой шапке, из-под которой выглядывало маленькое лицо, наклонилась к нему:

— Почему ты плачешь? Тебе помочь?

Он стал плести про больную старенькую бабушку. А мама как раз на юге. А папа-шофер в городе Риге. А ему срочно надо к двоюродной тете в Перовский район. А пятачок потерял.

Женщина опустила за него пятак.

— Успокойся, все обойдется.

Она спешила, как все. Ушла вперед по эскалатору. И никто больше не замечал заплаканного мальчика. У всех свои мысли, свои раскрытые журналы, свои «Вечерки». И это очень хорошо. Никто не пристает с расспросами.