Андрей Ефремов - Я успею, ребята!

— И ничего не выдумываю, спроси у Бориса Николаевича, он на педсовете был. Взяли подписку, что будут себя хорошо вести!

Ну я Ваньчика предал, но я-то ведь один. А тут все, все!

Борис Николаевич только иногда на меня смотрел. Он меня слушал и что-то на столе перекладывал. Какие-то тетрадки с бумажками.

— А ты что хотел — чтобы их в тюрьму посадили?

Да причем тут тюрьма-то?

— Я, конечно, понимаю, тебе за друга обидно, только ты на нас-то не очень сердись. — И вдруг каким-то совсем другим голосом: — Иди, Кухтин, иди. — И покраснел.

Просто не знаю, как опять к Борису Николаевичу пришел. В пустой школе после уроков задержался, вдруг слышу — Ваньчик шумит, потом станок загудел. Я стоял, слушал, потом пошел все-таки.

Они меня сначала не заметили, потому что в лаборантской что-то передвигали. Борис Николаевич говорил «раз-два», и потом что-то двигалось и дребезжало.

Ваньчик первый оттуда высунулся. Увидел меня — и назад. Я думал — сейчас хоть кто-нибудь выйдет, а в лаборантской возиться перестали и молчат. Я уже уйти хотел — Борис Николаевич выходит.

— Ну что, Кухтин, освободился? Заходи, место есть.

Они, точно, место мне сразу дали. Прямо даже никто к моему столу не подходил. У меня отвертка лежала, я же видел, Ваньчику как раз такая нужна, крестом. Ну, не хочешь просить — сам возьми. Нет, он обычной, плоской ковырялся, пока руку не разодрал. Так и не отвинтил, за другое взялся.

Ушел я от них, чего набиваться-то?

До остановки доплелся и стою. Не к кому мне больше идти, не к кому. Я там, может, час околачивался, ждал неизвестно чего. Сижу на загородке у газона и на асфальт таращусь.

— Ты, Витька, заснул, что ли?

А я и не слышал, как Ленка подошла. Стоит рядом и сумкой меня в плечо толкает.

— Тебе, Кухтин, плохо, да? До дому не дойти?

— Нормально мне, — говорю, — просто замечательно. А ты куда?

У Базылевой на плече сумка висит и набита так, что молния до конца не застегивается.

— Забыл ты, Витька, что ли? Я же на тренировку хожу.

И так я вдруг испугался, что вот сейчас Ленка повернется и уйдет, схватился за красный ремешок — он у нее из сумки торчал, — тяну к себе и повторяю:

— Это у тебя что? Что это?

— Да жилет же, Витька. У нас все новички в спасательных жилетах занимаются.

И свою сумку на асфальт ставит.

— У тебя, Витя, случилось что-нибудь?

Ну не знаю я, что это на меня нашло: все Ленке рассказал. Она рядом со мной на загородке сидит, а я говорю, и никак мне не остановиться. И про Степана Трофимовича, и про Виталика, и про Гудка с Толиком… Только про Юриного отца не рассказал, не получилось почему-то.

Наверное, мимо нас трамваев десять уже прошло. Я говорю:

— Ты, Ленка, беги, там у тебя гребут небось вовсю.

Она встала, одной рукой сумку на плечо забрасывает, а другой меня тянет.

— Пошли, Витя, у нас скамейки по берегу стоят, посмотришь, как тренируемся. Ну чего ты один будешь?

И почему это, когда очень хорошее сказать кому-нибудь хочешь, ничего в голову не лезет? Я говорю:

— Давай, что ли, сумку, тяжело ведь.

Скамейки были мокрые. Я переходил от одной к другой и смотрел, как там Ленка в своем жилете воду веслом ковыряет. Тренер с мегафоном стоял на маленьком островке, а новички в байдарках с противовесами крутились около. Ленка оборачивалась, кивала мне, чтобы я не скучал, и из мегафона только и гремело: «Базылева, не вертись. Базылева, работай!»

Я потихоньку спрятался за дерево, посмотрел ещё немного и ушел. Не хватало ещё, чтобы Ленка из-за меня перевернулась.

Я уже до остановки дошел. Медленно шел. Еле-еле. Слышу — зовут.

— Чего ты, Ленка, отпустили тебя?

Она постелила полиэтиленовую сумку на скамейку, и мы сели. Лена взяла меня за руку.

— Ты, Витя, только не обижайся, ты пойми. Юрику сейчас знаешь как плохо. Ему, может, всех хуже. Вот ты Ваньчику расскажешь, как мне рассказал, и будет у вас все нормально, Лешка же не вредный совсем. И дедушка, что он, не поймет, что ли? А Юрику только ты помочь можешь. Он же сейчас такое сделает, что уже исправить нельзя. Он же один, понимаешь, один!

Я на перемене хотел побыстрей из класса выйти — в тот день Ваньчик дежурил, — только к двери подхожу, он меня останавливает.

— Поговорить не хочешь?

А я не знаю, как ответить, совсем я этого не ожидал. Он дверь на швабру закрыл, сел на учительский стол и ждет.

— Ты мне чего, меньше, чем Ленке, доверяешь?

Я у двери стою, смотрю на Ваньчиковы кроссовки, и как будто меня толкает к нему кто-то. Около стола сел на парту и начал. Говорю, говорю, как с Ленкой на остановке. Ваньчик со стола слез, рядом стоит. Я ещё говорю, а он меня теребит.