Борис Раевский - По следам М.Р.

Об этом думал и Генька. Взглянув исподлобья на Порфирия Ивановича, он придвинулся к учителю и зашептал ему в самое ухо:

— А вдруг этот тип сам? Взял и подсунул?

— Кто?

— Порфирь Иваныч! Вдруг его рокотовские враги подкупили. Вот в «Тайне Кривого озера» барону дают миллион, и он…

— Брось! — Николай Филимонович рассердился. — Вытряси эту чепуху из головы.

Он задумался и долго просидел не шевелясь, пристально глядя в стол. Потом обратился к Порфирию Ивановичу:

— Анкеты читателей сохраняются?

— А как же! За сорок лет храним. А вам… э-э… собственно, зачем?

— Нам нужны сведения о тех, кто пользовался этим делом: в двадцать седьмом — Епифанов, в тридцать первом — Скворцов, в тридцать четвертом — Шмидт.

— Ну что ж, — Порфирий Иванович позвонил хранителю.

Через несколько минут анкеты были доставлены.

Генька с интересом смотрел на Порфирия Ивановича. Зануда он, это факт, но порядок у него классный. Подумать только: такая уйма бумаг! У Леонида Константиновича всего одна комната, а здесь — целый дом! Может и правда, тут без строгостей не обойтись?!

По анкетам значилось: Скворцов — историк, изучал рабочее движение в Петербурге; Шмидт — тоже историк, тоже рабочее движение.

Епифанов… Тема занятий не указана. Место работы — мясной магазин на Большом проспекте, должность — продавец…

— Странно, — у Геньки брови-кавычки подскочили на лоб.

— И даже очень, — подтвердил Николай Филимонович. — Зачем мяснику понадобилось дело Рокотова?

Даже Порфирий Иванович заинтересовался подозрительной анкетой. Впервые Генька заметил живой огонек в обычно тусклых, рыбьих глазах его.

«Анкеты-то пригодились!» — Генька вспомнил, как он злился, когда «зануда» заставил его заполнить длиннющую четырехстраничную анкету, и покачал головой.

— Порасспросить бы этого Епифанова. Только где его теперь найдешь? — размышлял вслух Генька, возвращаясь с Николаем Филимоновичем из архива.

Он упросил учителя пройтись пешком, и тот молча шагал рядом с Генькой, предоставив ему выбор маршрута. Лишь отойдя на несколько кварталов от архива, Николай Филимонович заметил, что Генька ведет его не к школе, а куда-то в сторону, и при этом то и дело поглядывает на уличные часы. «По такой погодке можно и крюк сделать», — подумал учитель.

Погода и впрямь была хороша. Густой снег медленно, крупными хлопьями оседал на город. Утренний морозец исчез, потеплело.

Впрочем, тепло было не всем. Когда Генька вывел Николая Филимоновича на Невский, к кинотеатру «Хроника», навстречу из ворот выкатилась небольшая фигурка в стоптанных валенках.

— Чего ж ты? Битый час жду!

Щеки у Тишки побелели, нос покраснел. Он с обидой смотрел на Геньку. Но, заметив, что тот не один, сразу умолк и насупился.

— Не бойся! — сказал Генька. — Это наш учитель, он тоже Ка Эс.

И Генька, не дожидаясь расспросов учителя, начал торопливо выкладывать все, что он узнал за эти дни о сектантах и Тишке.

Завершая свой рассказ, Генька пожаловался:

— Трусит Тишка. Помочь не хочет. А мы уже столько сделали!

— Хвастаешь много, Башмаков, — перебил Николай Филимонович, — а сам важную вещь упустил.

— Какую? — недоверчиво поинтересовался Генька.

— Сейчас скажу… Только… Где бы нам расположиться?

Николай Филимонович огляделся по сторонам и решительно потащил ребят на другую сторону улицы.

В кафе было пустынно. Официантка, подав кофе, вернулась к стойке, продолжая прерванный разговор с буфетчицей. Учителю и ребятам никто не мешал.

Тишка, обжигаясь, тянул непривычно крепкий черный кофе, Генька пил с достоинством, маленькими глотками. А Николай Филимонович, помешивая ложечкой в чашке, рассказывал.

Оказывается, он уже давно хотел узнать, что было в тех письмах, которые хранились когда-то в семье Рокотова, пока их не забрал «кожаный».

— Старика я решил не беспокоить, — говорил Николай Филимонович. — Его дочь пообещала записать все, что вспомнит, и ненароком расспросить отца. И вот… — учитель вынул из кармана листки, исписанные крупным женским почерком.

Странно, как такие письма вообще могли дойти: почте их нельзя было доверить. Наверно, Рокотов переслал их с каким-нибудь надежным человеком.

«Дорогая Машенька! — писал Рокотов, и рука Насти, воспроизводя его слова, невольно дрогнула при упоминании имени ее бабушки. — Ты уже знаешь, как мы здесь устроились. Живем не среди медведей, как нас пугали «знатоки Сибири», а среди людей, хороших и добрых людей, только чертовски обойденных просвещением.