Борис Раевский - По следам М.Р.

Старик, приставив руку щитком к большому волосатому уху, слушал, не перебивая.

— Сейчас мы восстанавливаем судьбу Михаила Рокотова, — сказала Оля. — Нам важно знать о нем как можно больше…

Старик тяжело вздохнул:

— Опять. Боже, когда меня оставят в покое?! — Он закрыл рукой глаза.

— Да что вы?! — встревожилась Оля. — Вы меня не поняли. Мы же пионеры! Не расстраивайтесь…

Но старик, казалось, не слушал.

«Не случился бы с ним припадок, — испугалась Оля. — Как с бабушкой…» Она хотела налить ему воды, но на столе не было ни графина, ни стакана. «Пожалуй, лучше уйти», — подумала Оля.

— Извините, — она встала и, пятясь, на цыпочках пошла к двери.

Старик по-прежнему сидел, не поднимая головы.

Бледная, взволнованная, Оля быстро сбежала по лестнице. Внизу ее ждали ребята.

— Путаешь, — сказал Генька, выслушав ее торопливый, бессвязный рассказ.

— Вполне, — подтвердил Витя.

— Ну, честное пионерское! Все в точности, — обиделась Оля.

— Так он что — псих?

Оля пожала плечами:

— Нет, вроде бы не похож…

— А чего же он?

Оля опять пожала плечами.

Они дошли до остановки, сели в автобус.

— А может, это не тот? Не сын? — спросил Генька

— Сын, сын! — сказала Оля. — Точно!

Она и сама не знала почему, но была твердо уверена, что это именно сын Рокотова, а не однофамилец.

Ребята задумались. Автобус плавно катился по асфальту.

— Странно, — пробормотал Генька. — Тут что-то не так…

Через несколько дней Геньку позвали к директору школы.

«Что стряслось?» — волновался он, спускаясь в первый этаж.

— Ну-с, командир особого звена, получай пакеты, — сказал директор и передал ему два заклеенных конверта.

На первом, вместо обратного адреса, чернел штемпель: «Центральный исторический архив. Москва». На втором тянулись ровные фиолетовые строчки. Буквы были крупные, аккуратные, «с нажимом».

«Девчонка писала», — решил Генька.

У него хватило выдержки не вскрыть письма, пока он не разыскал Витю и Олю. Только тогда он осторожно оторвал кромку первого конверта и вытащил маленькую тонкую бумажку. На ней было напечатано всего три строчки: московский архив сообщал, что никаких материалов о Михаиле Рокотове там не имеется.

— Амба, — грустно сказал Витя и тихонько свистнул.

Оля заглянула в конверт: нет ли там еще чего-нибудь? Нет, пусто.

Генька вскрыл второй конверт. Там лежал двойной тетрадочный лист.

— Здравствуйте, дорогие далекие ленинградцы! — прочитал Генька.

Это было письмо от читинских пионеров. Они обещали во что бы то ни стало выполнить просьбу особого звена.

Письмо было длинное и подпись тоже длинная:

«С пионерским приветом. По поручению пионеров гор. Читы, ученик 7-го «а» класса 12-ой школы А. Дыркин».

— С пионерским приветом… это они умеют, — проворчал Витя. — А названия тюрьмы… все еще не узнали. Эх вы, Дыркины…

Учитель, когда Генька и Оля рассказали ему о старике Рокотове, долго потирал переносицу.

— Странно… Даже очень…

— А скажи, — после долгого раздумья обратился он к Оле, — со стариком кто-нибудь живет? Или он один?

Оля наморщила лоб:

— В комнате больше никого не было. Но, по-моему, на спинке одного стула висело женское платье. — Она зажмурила глаза, стараясь представить себе комнату старика. — Да, точно. Пестрое платье из крепдешина, или марикена, или крепа…

— Или файдешина, или мадаполама, или габардина! — язвительно вставил Генька. — Девчонка девчонкой и останется!..

Оля смутилась. Ребята вечно подтрунивали над ее любовью к тряпкам.

— Ты не прав, Башмаков, — неожиданно вступился за Олю Николай Филимонович. — В данном случае как раз важно, какое это платье. Если пестрое, из легкого модного шелка, значит, в доме, вероятно, есть молодая женщина. Не жена старика, а скорее всего — его дочь, внучка Михаила Рокотова.

— Это легко выяснить… — пробормотал Генька.

— Да. Надо снова сходить к старику. Но вечером, попозднее. Женщина к тому времени придет с работы. Лучше поговорить со стариком в ее присутствии. Ясно?

Генька кивнул, хотя не понимал, зачем это.

— Старик, кажется, чем-то травмирован, не хочет говорить об отце, — пояснил учитель. — А женщина, может быть, расскажет. И, если надо, успокоит старика…

Николай Филимонович опять задумался.

— И говорить с ним надо тоньше, осторожнее. Ты, Оля, о дневнике ему сказала?

— Нет.

— Напрасно. Он же, вероятно, даже не знает, как погиб его отец…