Алексей Коркищенко - Лошадиные истории

Прекрасные люди, обладавшие высокими человеческими достоинствами, — Леонтий Павлович и Абрам Матвеевич!.. Их давно уже нет в живых, но у меня сердце дрожит от волнения, когда я думаю о них. Они живут в памяти, в том моем ребячьем мире, в основание которого они же закладывали частицы своей чуткой, щедрой и ласковой к детям души. Живут там, не умирая, как и другие хорошие люди, которых я поселил туда в разные годы жизни.

Умел Леонтий Павлович, обращаясь к ребятам, найти слова, возвышавшие их в собственных глазах, придававшие им вес и значение в общих, коллективных делах. Я любил его, как никого из близких родичей из Алексеенковского рода. Красногвардеец, командир батареи, веселый, с хорошим народным юмором человек, хотя и безнадежно больной (туберкулез легких), он умел ладить с людьми своей бригады, а люди-то в нашем хуторе, ох, какие разные были: и раскулаченные, и подкулачники, и озлобленные Советской властью. Да и время-то само какое было!.. Вон и лошади Зине, кстати сказать, доставалось от некоторых ездовых и подводчиков только потому, что она в какие-то годы была сельсоветской лошадью и вызывала у них очень неприятные, «зубоскрежещущие» ассоциации: на своей спине она носила красных атаманов — первых председателей сельского Совета, не дававших пощады ни кулакам с контрреволюционным душком, ни их прихлебателям, ни всем тем, кто выступал против коллективизации и других важных начинаний и реформ молодого Советского государства.

Ну, так вот. Леонтий Павлович, с веселой такой, располагающей улыбкой обратился к нам, второклассникам:

— Скажу вам правду, хлопцы и девчата, без вас наша бригада не справится с полевыми работами. Не пойдет дело на лад без вас ни на полях, ни на перевалках, ни на токах. Зарастет пшеница злостным сорняком — осотом и молочаем — ни человек, ни комбайн сквозь них не продерутся. Девчата, вооружайтесь истыками, выходите в поход против врага-сорняка! Хлопцы, кони застоялись — ждут вас! Нужны нам всадники, ездовые на культивации пропашных и овощей. Приходите завтра утром все — дело всем найдется. Выручайте бригаду, хлопцы и девчата! Вы — сила большая, без вас колхозу никак не обойтись. Ну, так что, хлопцы и девчата, придете на помощь?

— Придем! Обязательно придем! — дружно отвечали мы.

Лестно ведь было чувствовать себя нужным колхозу, который никак не мог обойтись без твоей помощи.

И потом, когда мы вылетели из школы на весенний солнечный выгон, Леонтий Павлович подозвал меня:

— Ну а ты, Ёнька, будешь работать с лошадью?

— Буду, дядя Лёва! — без раздумья ответил я.

— Если так, то приходи пораньше на бригадный двор. Выберешь себе справную, послушную лошадь. Я подскажу какую. Будешь верхи ездить, рулевать лошадью на культивации подсолнуха. И напарника, который будет ходить за сошкой, подберу тебе хорошего. Максима Григорашенка, например. Только смотри, не проспи, вместе с солнцем появляйся на бригадном дворе.

Я крепко обещал.

Помнится, вернулся домой, хвастаясь, убеждал мать, что пойду завтра на работу, что проснусь ранешенько… Она отмахивалась от меня:

— Ни за что не проснешься спозаранку. Не прокинешься, хоть за ноги тебя тащи с постели.

— Прокинусь, вот посмотришь! — кричал я в энтузиазме. — С солнцем поднимусь!

За ужином она сказала отцу, посмеиваясь:

— Слыхал, Ермолаевич, Ёнька собирается идти на работу, трудодни для семьи зарабатывать. На лошади хочет работать. А оно ведь слабое еще, квелое… Лошадь ударит, прибьет…

— Да не прибьет, да не ударит! — кричал я, сердясь. — И не слабый, и не квелый!..

— Тихо, тихо, — останавливал меня отец и обращался к матери рассудительно. — С лошадью работать — серьезное дело. Наберется ума. Ведь о ней заботиться надо, кормить, жалеть. Смелее станет, проворней… Небось, увернется от копыта и от зубов. Да лошадь и не обидит хлопца, если он не станет обижать ее.

— Я не буду обижать лошадь! — убеждал я.

— Да он и хомута не поднимет, — не унималась мать, непонятно зачем наговаривая на меня.

Я обижался, возмущался из-за того, что она считала меня таким слабым, кричал:

— Да подниму я хомут!

— Натренируется — поднимет! — говорил отец, тоже начиная сердиться. — Что ты, мать, от работы спасаешь сына?! Вырастет никчемным, не приученным к труду. Детей надо смалу приучать к трудной работе, чтоб знали почем калачи. И чем раньше они об этом узнают, тем лучше.

— Ох, суровый же ты человек, Ермолаевич!

— А ты, мать, уж больно добра!.. А доброта такая, знаешь, хуже воровства. От безделья у детей дурь наживается, говорят, а в труде воля и характер закаляются, ума и силы прибавляется. Пусть идет и смело работает…