Алексей Коркищенко - Золотой круг

— Ну почему же у человека должна быть одна на всю жизнь работа?

— Да потому! Человек тогда не разбрасывает силы зря, успевает овладеть своим делом в совершенстве и стать мастером. А для этого человеку едва хватает своего веку. Понятно? Вот потому-то мастеру важно передать свой опыт детям и внукам, чтоб они богаче умом стали и работали еще лучше, чем он. Нашему народу трудовые династии, мастера нужны, а не попрыгунчики. А если человек всю жизнь мечется, прыгает от дела до дела, какой из него мастер?

Вспомнил я этот разговор, и пошли у меня мысли о Федоре Яковлевиче, о сложностях и трудностях работы сельского механизатора. Стал думать и гадать, как лучше показать Федора Яковлевича, но недодумал, недогадал: весь материал о нем, который рисовался в воображении высокой горой грубо обмолоченной пшеницы, рухнул на меня и засыпал с головой — я сладко заснул под вой пурги.

«Жигули», сойдя с асфальтированного шоссе, тянущегося вдоль Азовского моря, тут же уперлись в первую лужу в низине, а ее нельзя было ни объехать, ни переехать — в этих местах прошел обильный дождь. Что делать? Я снял ботинки, закатал штаны и отправился на полевой стан бригады Канивца пешком.

Лесополоса, вдоль которой я шел, была расчищена, ухожена, сучья сожжены еще ранней весной — по бровке остались следы костров. За акациями ухаживают сами механизаторы бригады Канивца. Сажали деревья перед войной их отцы, будущие воины, многие из которых не вернулись домой. Это были первые посадки в неоглядной приазовской степи.

Справа, за лесополосой, задирали головы к солнцу подсолнечники, их желто-оранжевые лепестки, пробитые лучами, горели золотыми ореолами. Подсолнухи еще росли, но у них были такие большие шляпы, что не у всякого сельского деда нашлась бы подобная им. Я никогда не видел таких подсолнечников. Растения держали в раскрытых листьях дождевую воду, в ней отражалось синее небо и сверкали золотые блики. Рослые, кудрявые молодцы, они будто бы протягивали открытые ладони к своему сияющему божеству, поднося ему драгоценности редкой красоты.

Слева, уходя за горизонт, простиралось зреющее пшеничное поле — ровное, будто подстриженное. И это явилось для меня неожиданным открытием — каждый колосок, уже налитый могущественной силой, отяжеленный и круглый, был наклонен в одну сторону — на юг; каждый из них кланялся солнцу под легким ветром; и каждый из них, подрезанный косой, будет падать в сторону солнца, отдавая ему последний поклон, пока не подхватит его крыло комбайна и не положит на полотно, бегущее под молотильный барабан.

Солнце пригревало. От пшеничного поля повеяло тонким теплым запахом хлеба. Парной воздух насыщался терпким ароматом трав и цветов, наполнялся непонятным тонким звоном. Я замер, прислушиваясь. Звенящие вибрирующие звуки со знойным оттенком раздавались близко, где-то у самых ног. Можно было подумать, что это звенели подсыхающие колосья или колокольчики вьюнка, но такое подсказывалось воображением, а мне захотелось выяснить истинную причину таинственного звона! Я стоял неподвижно, приглядываясь к влажной земле на обочине дороги, и увидел едва заметные клочки желтоватого пуха, проплывающие над розовыми цветками вьюнка. Это были крохотные земляные осы с длинными хоботками. Они издавали вибрирующий знойный звон, то зависая над подсыхающими комками земли, то быстро и неуловимо отлетая в сторону, чтобы снова зависнуть неподвижно, тонко звеня.

Небольшое открытие обрадовало меня; и словно бы чувства обновились — стал я замечать и понимать то, что раньше было недоступным.

Я осторожно пошел дальше по размякшей земле, обостренно ощущая ее живое тепло босыми ногами. В эти минуты мне понятнее стал Канивец: приняв его восприятие земли как одушевленного творения, я открыл истоки его хлеборобского таланта. Ведь душа-то самого Федора Яковлевича состоит не из деталей, из которых изготавливаются машины, а вот из таких прекрасных мгновений, пережитых только что и мной.

И хотя я зашел на полевой стан с тыла, меня тотчас засек сторож Иван Никитич.

— Це вы?! Вовремя поспели! Борщ как раз сварился, будем обедать. — И крикнул кухарке, хлопотавшей в летней кухоньке: — Марья Ивановна, дай человеку червячка приморить — с дороги он!

— Минутку, Иван Никитич, успеем пообедать, дайте оглядеться, — попросил я. — Как дела у вас? Где Федор Яковлевич?

— Дела у нас на ять, да вот дождь не дал пшеницу валить! Только разогнались, а он хлюп да хлюп и напустил. А Федор Яковлевич на линейке, там, за садом, у «Херсонца» стоит, чего-то морокует.