Алексей Коркищенко: Рассказы

Дед Хоботька появился на МТФ в огромном картузе, искусно сшитом бабкой Дашкой из старого пиджака. В нем дед был похож на иностранца — так утверждали хуторяне. Картуз надежно защищал Хоботьку от солнца — в этом заключалось главное его преимущество, и этого было достаточно, чтобы носить самодельный головной убор с достоинством.

Должность на ферме дед имел неопределенную: обучал молодых волов искусству ходьбы в ярме, возил молоко на сливной пункт, снабжал животноводов свежей ключевой водой. И еще он делал все, что ему сверх того поручали.

Первые дни дед Хоботька присматривался к людям, к делам их, изучал порядки на МТФ (заведующего фермой Платона Перетятько он не изучал — и так знал хорошо), а потом провел беседу с доярками и телятницами.

…Произошло это после обеда. Платон Перетятько спал в тени телятника на куче перепревшего навоза; девушки, перемыв бидоны и выстирав ветошь, вели беседы и рукодельничали.

В комнатах дежурки было неуютно. На стенах висели почерневшие, засиженные мухами плакаты, над задымленной печью качались черные нити паутины.

Дед Хоботька, сняв картуз и пригладив остатки рыжих волос, присел к девушкам на завалинку.

— Девчата, а девчата, — сказал он проникновенно, — а если парубки на ферму забегут, стыдно, небось, нам будет, а? Причепурить бы тут, побелить бы, а котел перенести на кабицу. Как вы думаете, девчата?

— Мы бы, дедушка, хоть сейчас, с удовольствием, да как же без указаний? — отвечают девушки наперебой. — Платон сказал: «Инициатива — дело хорошее, но зачем тогда я на ферме?»

— На что вам указания? Девчата вы хорошие, сами хозяйнуйте! Коль плохо сделано — сделайте лучше, по-людски, без всяких указаний, на биса они вам нужны! Я, девчата, кабицу подправлю, котел перенесем. Глина — рядом, вода — в бочке… Начнем, девчата? Мастерок я прихватил с собой, мел и щетки есть… А, девчата?

Девушки переглянулись, перемигнулись, отложили в сторону кружева и платочки и взялись за щетки.

Необычные звуки и жаркое солнце, заглянувшее за глухой угол телятника, разбудили Платона Перетятько. Помятый и красный, он вышел из-за телятника и остановился посреди двора в тупом недоумении. В «дежурке» звонко смеялись и пели девчата; все забрызганные мелом, они носились по двору с ведрами и щетками. Около куста бузины, напевая «Ой да ты, калинушка…», ловко орудовал мастерком дед Хоботька, перекладывая кабицу.

— Что-о тако-е? — рассерженно сказал Перетятько и, выпятив живот, пошел к деду. — Разве я тебе давал указание ремонтировать печку?

— А зачем, милок, указание? — ласково ответил дед. — Мы сами с усами.

Платон Перетятько еще пуще рассердился:

— Кто тут заведующий: ты, дед Хоботька, или я — Платон Перетятько?

— Ты, Платон Перетятько, ты! — не теряя доброго настроения, отвечал дед.

— Так, стало быть, авторитет мой не подрывай!

— Зачем же мне подрываться под твой авторитет? Я, милый, не хорек! Ты человек занятой, разве упомнишь насчет всего распорядиться? Вон там, где ты спал, видел я, стена опузатела и трещины пошли по углам. Перекладывать ее надо, пока не упала.

Перетятько достает папиросу и досадливо хмурится. Прикурив, он долго смотрит на Хоботьку, затем одергивает серую измятую рубашку под ремешком и нетерпеливо топчется на месте.

— Ну и что с того, что опузатела! — раздраженно отвечает он минут через десять. — Она уже два года такая. У Акульчихи видел?.. Хата двадцать лет стоит пузатая с четырех сторон, и ничего — стоит… И вообще, дед Хоботька, не лезь, куда тебя не просят!

Прилепив последний комок глины к трубе, Хоботька старательно разглаживает его. Печь готова, но настроение явно испортилось.

— Громом бы тебя напугало, — бурчит он. — Ты ему сам-сем, а он тебе: сам съем. Гуртом надо думать…

— Без тебя думают, говорю тебе, дед Хоботька. Я думаю, председатель приезжал — тоже думал… Начальство — выше, начальству видней… Выстоит стена… У Акульчихи двадцать лет как опузатела хата…

— Эх-хе-хе! — тяжело вздыхает дед. — Чужой дурак — смех, свой дурак — грех!

— Не ругайся, дед Хоботька! — говорит Платон. — Я сюда для руководства поставлен! Ты подсобное лицо на ферме, а я заведующий! Инициатива — дело хорошее, но зачем тогда здесь я — Платон Перетятько?

— Плети плетень… — дед сплевывает и, на ходу свертывая цигарку, идет в тень дежурки перекурить.

Кисет у него кожаный, с круглым дном, а табак зверский. Говорят, что мухи, попадая в синее облако его цигарки, мгновенно падают на землю.