Array Array - Марина

— Шарый эгоист. Даже хуже, чем эгоист. Он полезет тебя спасать, если ты будешь тонуть. Даже если он не умеет плавать — все равно полезет. Но он это сделает не потому, что любит и жалеет тебя, а потому, что ему самому будет как–то неудобно, что он не сделал всего, что мог. Он в конечном счете себя спасать полезет.

Не знаю — прав он был или нет…

— А этот Кирилл ваш — он тоже пишет?

— Нет, Кирилл не писатель. Он просто нахал. А нахалу совсем не обязательно кем–то быть. Попробуйте — станьте нахалкой. Легко и приятно, — он невесело рассмеялся. — Только вам, насколько я понимаю, никогда это не удастся. И слава богу.

Вот, пожалуй, и все, что я помню из разговора с Шарым.

Помню, что он неважно одет: пальтишко куцее, того покроя, что носят двенадцатилетние мальчики, ботинки какие–то несусветные, вроде лыжных, черный беретик, В разговоре часто неуверенные интонации.

Тогда почему же, чем больше проходит времени, тем больше во мне грусти от этой единственной встречи? Тем больше вопросов именно к этому человеку, тем больше желание его одобрения?

Должно быть, он что–то знает, этот Шарый. Такое, чего никто из них не знает.

На заводе все сдурели: решили, что я великая артистка. (Это все после того, как я принесла со студни бумажку, где просят мое начальство отпустить меня на месяц за свой счет.)

От машинисток, которые печатали мое заявление, до директора завода, который его подписывал, — ажиотаж.

Машинистки, которые раньше, когда я приносила им на перепечатку бумаги, и смотреть–то на меня не хотели, только орали, чтобы закрывала двери («в очках, а не видит… закрой дверь, кому говорят…»), теперь просто не знают, куда меня усадить, даже «Белочкой» угощают. Сижу у них, жую конфеты, а они расспрашивают:

— А правда, что он (это — про одного знаменитого актера) каждый месяц заводит новую любовницу?

— А правда, что у него (это уже — про другого актера) рак желчного пузыря?

— Нет у первого любовниц, нет у второго рака желчного пузыря!

Так я отвечаю потому, что не ответить нельзя: они уверены, что уж я–то это знаю, и все равно не отстанут.

Директор подписал было мое заявление, а потом решил прочитать, что же там написано.

— В кино сниматься?

— Да, в экспедицию…

— Артистка, говоришь?

— Да ну, чепуха.

— Артистка, а как одета: посмотри на свои туфли. А юбка–то! Сколько зарабатываешь?

— Восемьдесят.

— Не разбежишься. Пиши заявление на материальную помощь…

— Да не надо мне.

— Сказано: пиши. Чтоб потом наш завод не склоняли.

Я покорно пишу заявление, прошу выделить мне материальную помощь (текст диктует мне директор). Потом он тут же подписывает мое заявление и даже обещает сам согласовать с главным бухгалтером.

Не успеваю я вернуться на станцию, как звонит кассир и сообщает, что я могу получить деньги. Я иду в кассу и на заводском дворе встречаю директора: он садится в черную машину.

— Купи платье, туфли… Не позорь нас там, смотри. Помни: у тебя есть завод!

Алька цвела. Ее предсказания о моей талантливости сбывались. Ее, конечно, не совсем устраивала роль, которую мне дали, но она считала, что если зрители увидят меня даже в такой маленькой роли — все равно будут потрясены.

Подшивая мне платье, она сказала:

— Кстати, ты, надеюсь, вернешься к восьмому августа?

— Сто раз вернусь. А что?

— Засвидетельствуешь акт…

— Какой еще акт?

— Я выхожу замуж.

Вот так моя Алька всю жизнь. Она могла часами выслушивать мои излияния и молчать о себе.

— Кто он?

— Костик.

— Да что это за Костик?

— Да так, Костик и все…

Расспрашивать было бесполезно. У нее в детстве был такой случай: она поспорила с какими–то мальчишками, что будет сидеть на железнодорожных рельсах и перебирать цветы, а когда пойдет электричка, то она подпустит ее на расстояние трех метров и только потом отбежит. Кончилось тем, что электричка остановилась. Машинист выскочил и надрал ей уши — не мог утерпеть.

Она стоически это перенесла и, по правилам спора, выиграла у одного из мальчишек красное стекло от разбитого семафора. Ей было тогда восемь лет.

Ну, так что могло получиться из такого человека к девятнадцати?

— Эти артисты — ужасное дерьмо, — сказал Сергей и неожиданно преподнес мне несколько страшных историй про киноактеров (позаимствованы они были явно у машинисток из бюро).

— Успокойся, никто там на меня не польстится…

— Замолчи! — вдруг вспылил он. — Что ты каждую минуту себя унижаешь?! Мало себя, так и меня заодно. Как будто я уж такой дурак, что на тебя польстился!