Array Array - Марина

— Ну и поезжай, — сказала она наконец.

— А я? — на выдохе прошелестела Надька.

— А ты за нее поработаешь.

— Почему? — Надька взвизгнула.

— Потому что ты каждый месяц отгуливаешь, а она ни разу, потому что ты умеешь выклянчивать, а она не умеет, и, наконец, потому, что она молодая девочка и ей надо иногда отдохнуть от всех нас.

Я впервые слышала, чтобы Вера Аркадьевна разговаривала таким тоном. Наверно, и другие не так часто это слышали, потому что не стали ворчать, как обычно, вспоминая те далекие времена, когда они были в одинаковом с ней положении. Этот ее жесткий сегодняшний тон вдруг напомнил всем, что сегодня она уже в другом положении.

— Конечно, съезди, — уже мягко сказала Вера Аркадьевна.

— Спасибо, — я, кажется, даже не сказала, а только кивнула и сразу же выскочила за дверь, потому что плакала.

Я еду на теплоходе… И он тоже поедет, и мы всю ночь будем рядом, и никому я не буду завидовать, что они его видят, а я нет, потому что эта его ночь не будет украдена у меня, как все другие.

Мы едем на теплоходе! Мы едем на теплоходе!

Сенька Гудман, Лиля, Светка, Кубышкина, секретарь Володя и я устроились за круглым столом.

— Какой пейзаж! — без конца восклицала Кубышкина и в сотый раз пыталась завести свою любимую песню про то, как не везет черному коту.

Мне это изрядно надоело.

— Пойдем с нами, подышим, — позвала меня Лиля. В общем–то мне неудобно было идти с ними, ведь у них с Сенькой, наверное, роман, но они так искренне звали, что я пошла.

Ветер с брызгами бил в лицо. Я открывала рот и кажется, что–то кричала, до того хорошо мне было, а если закрыть глаза — сердце падало, как в лифте, едущем вниз.

Сенькины глаза смотрели через очки печально и строго, совсем не так суетливо, как обычно. И я вдруг поняла, что это очень трудно, чтобы тебя полюбил такой, как Сенька, он только кажется смешным и легкомысленным, а на самом деле тверже других знает, чего хочет.

— Вот теперь можно пойти танцевать, — сказала Лиля.

— Лиля, — сказала я, — побудь немного со мной, ну хотя бы одну минуту… Скажи: что тебе за радость со мной возиться?

— Откуда ты взяла, что я вожусь? А может, мне интересно с тобой?

— Ну почему?

— Ты умная… Не отобьешь у меня Сеньку… — Лиля рассмеялась.

— Лиля, серьезно!

— Ладно, скажу: ты самая молодая из всех, ну, не возрастом, а как–то иначе… Ты кажешься даже младше Валечки, а о Светке и Кубышкиной и говорить нечего. Я вот хожу с тобой, все и думают, что мы с тобой ровесницы… Глядишь, и про меня думают, что молодая… Ну и, само собой, не завистливая… Потом, может, и станешь, а вот сейчас…

— Я тебя очень люблю, Лиля, — сказала я и полезла целоваться.

— Поцелуи оставь для Хромова, — сказала Лиля. Глупость сказала, пошлость сказала, мне хотелось возмутиться, но кончики губ поползли к ушам. На палубе танцевали.

…В нашем городе дождь,

Он идет днем и ночью.

Слов моих ты не ждешь…

Я люблю тебя молча…

— Я тебе место заняла! — крикнула Светка.

Весь вечер она ревниво следила за мной и, наконец, из двух зол выбрала меньшее — решила не отпускать меня от себя. Пришлось сесть рядом с ней.

Его плащ казался белым на фоне ночи, поэтому я все время видела, что он делает.

Вот подошел к кому–то, прикурил, вот отвернулся и стал смотреть на воду, вот глянул в нашу сторону…

… А во мне все кричит, все кричит,

Только ты не услышишь…

Он шел к нам. Опять мы со Светкой взглянули друг на друга, и я поняла, что он шел к ней. Видно, что–то там такое у них уже было, если она смотрит на меня так победоносно.

Убежать бы, упасть на палубу, закричать, что умираю! Да и умереть. Взять и умереть в самом деле. Но я только завыла громче радиолы:

Хоть тебе это все, это все

Абсолютно не надо…

Я отвернулась, я не смотрела на них, перед моими глазами только сменялись кадры моих глупых, глупых, смешных выдумок о нем и обо мне. И мне было невыносимо стыдно, как будто эти же кадры видел, кроме меня, еще кто–то и этот кто–то смеялся надо мной.

И вдруг я поняла: что–то изменилось. Ведь не смотрела на них, а поняла!

Поняла еще раньше, чем он взял меня за локоть:

— Можно?

Я кивнула, потому что ничего не могла сказать, встала. Пластинка кончилась.

— Значит, такое наше счастье… Ну, мы подождем, правда? — сказал он.

— Правда.

Мы так и стояли посредине и держались за руки, вначале как–то вяло, потом крепче, потом он сжал мою руку и отпустил на мгновенье, потом я сжала его руку, и это было так естественно, как будто мы только всю жизнь и делали, что держались за руки.