Анатолий Мошковский - Лебединое крыло

Вдруг его крепко дернуло, и он чуть не упал. Тугая петля тынзея захлестнулась на его груди. Женька взвился на дыбы, захоркал по-оленьи и понесся в тундру: охота продолжалась. Он играл и время от времени оглядывался на чум дяди Ипата: не выйдет ли из чума Ленка, не захочет ли поиграть в их любимую мальчишечью игру?

Другие девчонки вечно строят из палочек крошечные чумики, покрывают их кусочками шкурок, а внутри постилают меховые постели и укладывают тряпичных кукол, и никаким криком не докличешься их поиграть в «олени и пастухи». А Ленка должна согласиться: она ведь не такая, как другие…

Но она не выходила. Несколько раз Женька нарочно пробежал возле самого ее чума и даже остановился, сделав вид, что потерял что-то. Из чума донесся Ленкин смех, легкий перезвон ложечек о стаканы — чай пьют, говор дяди Ипата, и мальчишка еще раз посожалел, что она все сидит в чуме. Он даже легонько рассердился на нее за это.

Ночью Женьке приснился шторм: по клокочущему морю плывет пароход, его швыряет с волны на волну, все пассажиры попрятались внутрь, а Ленка пляшет на палубе. И, чем сильней она пляшет, тем резче кренится пароход, и, очевидно, он потонул бы, если б не настало утро и Женька не проснулся бы…

Женька пил чай и думал, что хорошо бы расспросить ее про атомный ледокол «Ленин», который недавно спустили на воду, — она, наверное, знает. Но как увидеть Ленку? Почему она упорно сидит в чуме? Или она выходит тогда, когда он сидит в своем? Тысячи раз бывал Женька в жилище дяди Ипата, ничего не стоило сунуть туда голову и сейчас, но все же было как-то неловко: подумаешь, приехала из города девчонка, а он уже и бежит к ней! Почему-то вчера он так запросто познакомился и говорил с ней, а сегодня, после всех этих мыслей и сна, в котором она отчаянно плясала на палубе кренящегося парохода, было как-то неловко и стыдно.

И, даже когда приятель Ванька чуть не силой потащил его в Ленкин чум, чтоб узнать, не привезла ли она из города интересные книжки, Женька заупрямился, как необъезженный олень:

— А чего я там не видел?.. Не нужна мне книжка…

И Женька не пошел. Он вернулся в свой чум, задумчивый и недовольный собой и всем на свете, лег на шкуры, которые мать еще не успела скатать, смотрел в мокодан — синее отверстие над головой — и долго-долго думал. Потом мать гоняла его за водой, и Женька послушно бегал, и снова валился на шкуры, и смотрел на круглый клочок неба, и думал. Затем взял «Библиотечку оленевода» — книжечку с одной обложкой и четырьмя вставными брошюрками — и стал машинально листать их. И вдруг он чуть не подскочил — так внезапно раздался знакомый голос:

— Ты чего в чуме все?

Женька страшно смутился.

На Ленке уже была не малица, а короткое черное платьице и синяя кофточка, и только на ногах оставались рыжие оленьи пимы.

— А ты чего?

— Ничего… Пришла вот… Знаешь, давай будем дружить.

У Женьки сильно забилось сердце, и он уже хотел тут же выпалить: «Давай, конечно, давай!» Но он не выпалил, а помедлил и довольно равнодушно протянул:

— Что ж… Хо-ро-шо… будем…

Глаза ее приветливо заблестели.

Увидев над головой длинную коричневую полоску, сушившуюся на веревке, Ленка от любопытства приоткрыла рот.

Женька сразу почувствовал облегчение: вот тут-то он может блеснуть! И он со всеми подробностями стал рассказывать, что с хребта убитого оленя сдирается одна такая лента сухожилий: с большого — длинная и широкая, с маленького — короткая и узкая. Она долго сушится на воздухе, потом разрывается на отдельные жильные ниточки, и женщины ими шьют обувь и одежду, шкуры, покрывающие чум, сумки и различные изделия из кожи. И в подтверждение своих слов Женька сорвал с веревки высохшую и покоробленную ленту, отделил ногтем от края одно волоконце, потянул, взял один конец в зубы, другой покрутил в пальцах и показал девчонке тонкую коричневую ниточку.

— Этим и мои пимы сшиты? — Она топнула ногой по латам [2] Латы — доски, настилаемые в чуме. .

— Ну да.

В ее узких глазах заиграло веселье.

— Серьезно? Из таких тонких?

Женька протянул ей нитку:

— На́, разорви.

— Пожалуйста. Считай до трех.

Она намотала на пальцы жилку, закусила губу и, когда Женька сказал: «Три!» — дернула. Нитка не порвалась. Тогда Ленка стиснула зубы, дернула сильнее и сморщилась от боли: тонкая нитка чуть не до крови разрезала пальцы.

Женька похохатывал и ерзал от удовольствия на латах, но Ленка так легко не сдавалась. Минут пять еще рвала она, дергала, тянула эту скользкую нитку. На висках ее взбухла тоненькая синяя жилка, лоб повлажнел, она кривила и морщила губы, сопела, закрывала от натуги глаза, но все было бесполезно. Тогда Ленка протянула ему нитку.