Брайан Джеймс - Грязный лгун

Благодаря травке [7] Травка (сленг) — марихуана. Наркоманы в качестве трубки часто используют пластиковую бутылку, заполненную водой приблизительно наполовину. Сигарета вставляется в прорезь ниже уровня воды. Дым вдыхается через горлышко бутылки, очевидно, для того, чтобы смягчить жесткий дым марихуаны. я чувствую, себя здесь как дома.

Первая затяжка, и начинаешь расслабляться.

Син занят приготовлением первой дозы. Он разворачивает пакет. Гнилостный болотный запах сменится ароматом грез — ароматом, который растворяется во рту, когда пламя охватывает зеленые кристаллики и ты затягиваешься, держишь дым, держишь до боли в легких, пока он не начнет проникать через сосуды в кровь — и только тогда выдыхаешь.

— У тебя моя зажигалка? — спрашивает Син Кейта, протягивая руку в нервном предвкушении. В другой его руке зажата пластиковая бутылка из-под содовой, наполовину заполненная грязной водой, — это наша трубка.

— Я же ее тебе отдал! — отвечает Кейт. И я медленно перевожу взгляд обратно на Сина, а мое сердце бешено колотится в надежде, что он снова полезет в карман и вытащит заветный предмет, который наконец-то noгрузит нас в грезы.

— Есть! Вот она, — говорит он, и мы трое облегченно смеемся.

Легкий запах газа и вспышка. Лицо Сина растворяется в мареве пламени, а его черная одежда сливается с тенью.

Травка горит, как старая газета в камине, — поначалу нехотя, а потом разгорается ярко, как уголь.

— Да… так, — произносит Син, затягиваясь.

— Да… да, — выдыхает он, словно медленно играющая пластинка.

Дым наполняет комнату.

Син подается вперед, чтобы передать все это мне, но я пропускаю очередь — передаю Кейту, хотя мне самому жутко хочется поскорее затянуться. Но нет. Я терплю. Я понял, что ожидание существенно меняет дело.

Кейт понимающе кивает мне и глубоко затягивается, снова кивает, выдыхая дым, подобно дракону, выпускающему языки пламени.

Я не говорил им, что никогда не пробовал травку до того, как мы впервые курили здесь втроем. Казалось, это не имело значения — бывал ли я под кайфом раньше или собирался попробовать впервые. Кроме того, я не хотел быть в центре внимания, не хотел, чтобы они пялились на меня, наблюдая за моей реакцией, гадая, взяло меня или нет — как мой отец следит за всем, что я делаю, гадая, не спятил ли я.

В церкви я за всю свою жизнь был только один раз. Это случилось вскоре после того, как мать ушла от отца, проведя всю последующую неделю в размышлениях о том, что мы нуждаемся в наставлении на путь истинный. Видимо, она его так и не получила, потому что мы вышли из церкви очень быстро и моя мать ругалась про себя — что-то про потерянное время и бредовые проповеди.

Я не помню содержания проповедей, но помню церемонии.

Тщательно продуманная обстановка напоминала театральные декорации. Солнечный свет падал сквозь витражи и подсвечивал священника, как ангелочка на сцене. Я был поражен тем, как здорово все было устроено: каждый точно знал, когда садиться, а когда вставать на колени, когда говорить «аминь» и когда начинать петь.

Так вот и мы трое сидим кружком в этом фанерном сарае, пока дождь заливает его водой. Дождь шумит барабанной дробью, словно сотни людей распевают псалмы.

Ритуал есть во всем, что мы делаем.

Кальян подается соседу в правую руку.

Зажигалка в левую.

Каждый предмет берется в противоположную руку.

Все взгляды обращены к пламени, и все замирают, кроме того, кто делает затяжку.

Сначала я чувствую это в ушах. Их закладывает, как при подъеме в гору. Затем появляется слабое жжение в глазах. И еще до того как я выдыхаю дым, мое тело начинает покалывать, как будто миллионы светлячков залезли мне под кожу.

— Да-а… — шепчу я.

Потом мы смотрим друг на друга глазами, в которых больше нет тоски, как нет тех ошибок, которые исправлены в моем блокноте. Она еще вернется, но как хорошо чувствовать себя правильным, хотя бы на время…

— Да-а… — снова бормочу я и чувствую, что мои веки слегка опускаются — и на какой то миг наш хохот заглушает гром, а потом зажигалка переходит из моей левой руки в правую руку Сина.

— Аминь, — шепчу я себе, чтобы они не услышали.

У моего отца есть правило: вся семья должна обедать вместе. Он всех достанет, если кто-то хоть намекнет на то, что опоздает или, того хуже — не явится к обеду.

— Обеденный час — это час семьи, — говорит он, а потом жалуется на девальвацию наших моральных ценностей, приводя в доказательство сюжеты из вечерних новостей.