Рувим Фраерман - Дальнее плавание

Но зачем это ей теперь, если с отцом она больше не будет ходить по горам и никогда больше не будет держать его за руку?

Но все же Галя внимательно прослушала сначала урок литературы у Анны Ивановны, потом химии и физики и урок военного дела, на котором она узнала, что будет изучать еще полевую связь и устройство гранаты.

Галя и не заметила, как этот день подошел к концу и наступил урок истории.

Анка хлопотала больше всех.

— Если б я знала, что сегодня нас ждет такая новость, — сказала Анка, — я принесла бы с собой цветы, хотя бы астры, которые растут возле нашего дома в госпитальном саду, где гуляют раненые. Помнится мне, что он любил цветы, когда мы были еще в шестом классе.

— У меня есть только несколько осенних листьев, — сказала Галя, — которые я собрали на бульваре. Но ведь они не могут заменить цветы.

— Могут, могут! — с живостью воскликнула Анка. — Если сказать при этом что-нибудь такое хорошее, радостное. Ты это умеешь, Галя. Ты превратишь эти листья в цветы, если захочешь.

— Но их очень мало у меня, — сказала Галя. — Только несколько листьев.

Анка быстро раскрыла тетрадь.

— И у меня тоже есть немножко. Есть, наверное, и у других. Не может быть, чтобы только я да ты догадались собрать эти листья.

И правда, листья оказались у многих.

Нина Белова открыла свою полевую сумку и вынула оттуда целую горсть желтых и красных листьев. И Вера Сизова вместе со своей стеклянной ручкой принесла с собой в класс несколько маленьких бледно-золотых березовых листьев. Они еще не высохли от влаги и блестели.

Не одна Галя знала, что такое красивое.

И она удивилась этому. Ведь все они жили в разных местах и шли в школу по разным улицам, по глухим и по людным, где вовсе не росли деревья и не было бульвара. И тогда, может быть, они сворачивали в сторону и даже уходили, как она, за город, далеко, в дубовую рощу, и каждый лист, упавший на землю, и всю эту осень, дарившую им это золото, принимали как свое владение, потому что все еще были дети и любили красивое.

«Но что такое красота?»

Галя подумала об этом в то самое мгновение, когда снова, вот уже в пятый раз, открылась дверь класса.

Все ждали, что войдет сначала Надежда Федоровна, директор школы, а за ней Иван Сергеевич и все будет так, как было всегда, когда приходил новый учитель.

Но Иван Сергеевич был не новый учитель.

Он пришел один и на секунду остановился на пороге класса.

— Боже мой, кто это? — в ужасе прошептала Галя. — Это не он. Это не Иван Сергеевич!

Это не ее любимый учитель стоял перед нею, а кто-то другой, незнакомый человек. Она не узнавала ни одной черты — так тяжкие раны исказили его лицо. Между тем прекрасный образ, который вспоминала она за мгновение до этого и который всегда верно хранила ее память, не покидал ее воображения, чересчур живого и впечатлительного.

Это было сейчас так неожиданно, что испуг и даже ужас заполнили все ее существо.

Так неужели же никто не возвращается оттуда таким, каким туда ушел? Никто не возвращается. И нет у нее больше отца и нет учителя, в смятении и горе подумала она.

И глубокая слабость охватила ее.

Она не в силах была даже, как все, подняться со своего места навстречу Ивану Сергеевичу.

Она отшатнулась в испуге и оперлась на спинку парты и закрыла глаза.

Она не видела даже, что делалось вокруг.

Хотя за минуту до этого так оживленно было в классе и все с такой радостью готовились к встрече Ивана Сергеевича, но когда он вошел, слова на губах умолкли, и наступило глубокое молчание, среди которого раздалось только несколько тяжелых вздохов.

Его никто не узнал.

Трудно было узнать его, хотя по-прежнему высока и мужественна была его фигура, и даже прежняя сила и веселость, которую так любили дети, сквозили в его движениях. Но лицо!.. Оно носило следы многих и ужасных ран, исказивших знакомые всем детям черты, и за темными очками, которые были на нем, уже не видно было его веселого взгляда.

Он еще секунду постоял в дверях и затем поднялся на кафедру, спустился с нее и сделал несколько шагов по классу. И тут все увидели, что он еще хромает и что ему нужна бы тросточка, чтобы на нее опираться.

Но он ее не взял.

Он привык опираться на свою волю и свою силу. И он пришел без тросточки, без своих орденов, но только со своими ранами, которые не мог он нигде оставить, и со своей любовью к этим детям.

А класс все еще стоял, никто не садился на место, и все молчали.

Это была минута, полная для него страданий, о которой он долго думал, к которой он долго готовился и которой, по совести говоря, все же боялся больше, чем самых грозных атак.