Рувим Фраерман - Дальнее плавание

Оно было той удивительной красоты, на какую способна одна только природа, когда берется за свой резец, чтобы создать прекрасное лицо человека.

Черты его были мужественны и вдохновенны; густые волосы, откинутые назад, не закрывали высокого лба; голос был сильный и гордый, и во взгляде постоянно обитала веселая улыбка.

Его живые слова послушно вели за собой воображение Гали, и отрадой для нее было у него учиться и отрадой было поклониться ему на улице при встрече.

Так любила она и поклонялась своему отцу, который вовсе не был красив и не учил ее ничему, но чье сердце было всегда открыто для ее детских радостей, надежд и тревог.

Дружба их была прекрасна.

И сколько бы ни говорили Гале и Анка, и Анна Ивановна, и другие, что горе ее не единственное, которое принесла людям эта ужасная война, что у многих погибли отцы, но для нее оно было единственным, неповторимым, так как это было ее горе, и никто из них не мог бы принять его на себя, хотя бы того и хотел.

Разумом она понимала их слова прекрасно и соглашалась с ними, но душа восставала против них и продолжала болеть и не желала слушать никаких утешений.

Были, однако, минуты, когда печаль как будто оставляла ее.

Шум древесной листвы над ее головой в далекой дубовой роще, куда летом она уходила одна, или нежный звук воды, пробирающейся по дну оврага в старом парке за городом, или движение реки, бегущей в своих берегах, или солнце, вдруг упавшее на дорожку бульвара и на тонкую осеннюю траву, заставляли ее вдруг забывать о своей потере и чувствовать себя даже счастливой, как почувствовала она себя счастливой, когда вместе с Анкой вошла в свой новый класс и школьный круг друзей снова сомкнулся вкруг нее.

И сейчас, услышав, что возвратился к ней пусть не отец ее, но любимый учитель, чья красота и вдохновенье приводили ее детскую душу в восторг, она пришла в необыкновенное волнение.

Она вспомнила, как однажды, когда она так прекрасно отвечала на экзамене, он положил свою сильную руку на ее голову и при всех поцеловал ее в лоб.

Он любил ее больше других.

Так что же могла знать Вера Сизова об Иване Сергеевиче, что могла о нем сказать? И Галя поморщилась от ее слов, и лоб и щеки ее покраснели, как будто от досады.

Галя быстро, в нетерпении заглянула в расписание и увидела, что история была последним уроком.

Волнение в классе не прекращалось.

И Анна Ивановна, еще раз пройдясь по рядам, подумала, что сегодня урок ее будет не очень плодотворным. Но на этот раз она простила детям и шум и разговоры, еще долго царившие в классе.

— Довольно, девочки, довольно, — сказала она наконец, — я вижу, что вы помните нас. Вы любите тех, кто достоин любви, а Иван Сергеевич достоин ее больше других. И вы увидите это сами. Он смелый воин и, может быть, еще более смелый учитель.

Но Анка, у которой отец был старый солдат, отлично знала, что с фронта не возвращаются просто, и потому с тревогой спросила:

— Он сильно ранен, Анна Ивановна? Как он вернулся к нам? На время или навсегда?

— Навсегда, — сказала Анна Ивановна, помолчав. — Он больше не будет воевать, и вы, конечно, будете беречь его покой.

— Вы обижаете нас, Анна Ивановна, — сказала вдруг Галя. — Мы видим, вы как будто сомневаетесь в нас.

Анна Ивановна свела свои густые черные брови, как будто нахмурилась.

— Я не могу вас обидеть, — сказала она, — Вы уж большие. Я могу вас только предупредить: берегите его покой. А теперь перейдем к занятиям.

В классе стало тихо, и голос Анны Ивановны стал совсем другой… Она заговорила о своем предмете.

Недолог первый день в школе, потому что еще не надо готовить уроков, и никто их у тебя и не спрашивает, и не только лучшие, но и худшие ученицы, и даже Лида Костюхина, которая никогда без страха не поднимала глаз от парты, так как никогда и ничего не знала твердо, — даже она смело смотрит в этот день в глаза всем учителям.

Но для Гали, которая всегда любила учиться, не потому был недолог этот день. Ей отрадны были умственные радости, радости познания, и корни наук никогда не казались ей горькими. Удивительным казалось ей только, что наук так много и пройти их все невозможно и каждому надо выбирать одну. Это напоминало ей часто высокие горы, по которым она когда-то ходила с отцом. Только взберешься на вершину одной, а за ней уже другая вершина, еще более высокая. И нет тому конца. А все же отрадно ходить по горам, где отзвук шагов твоих громок, и мысль твоя ясна и пытлива, и ты стоишь высоко, ближе всех к солнцу, и ты можешь измерить скорость его лучей.