Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ

Но шли годы. Мощные плечи Рагзая оставались все такими же мощными. Но не более.

Его сильные, с длинными эластичными мышцами ноги не стали слабее. Но и сильнее не стали.

Он как бы остановился. Да, остановился в пути. Но в дороге нельзя делать длительные остановки. Путь — это путь. Вечное, непрерывное движение к цели. Краткие передышки — да, длительные остановки — нет.

Так прошло года три. Юла шагнул из наилегчайшей категории в легчайшую, а потом и в полулегкую. И интересно: даже в полулегкой он почти сразу стал первым среди ребят.

Тренировка! Все решала тренировка, в которую Юла втянулся прочно, охотно и навсегда.

Шли дни. Юла был первым в своем полулегком весе. Рагзай — первым среди средневесов. И хотя они никогда не встречались и не могли встретиться на ковре, меж ними шел как бы заочный поединок, как бы незримая дуэль.

Юла видел: Рагзай теперь украдкой приглядывается к нему. И на тренировках, и на соревнованиях. Будто изучает его, отыскивает слабину.

К чему бы? Ведь им никогда не встречаться на ковре?

— Ревнует! — однажды шепнул Юле Игнат Васильевич, после того как Рагзай отошел от ковра, где боролся Юла.

Юла пожал плечами. А чего ревновать-то? Что он — чемпион СССР?

— Ленив наш Аполлон, — пояснил Игнат Васильевич. — А это в спорте — самая гибель. Впрочем, не только в спорте. — И он опять повторил свою излюбленную присказку: — Человек себя лепит.

Иногда Юла и Рагзай вместе возвращались после тренировки. Благо жили они по соседству. Идти рядом с Рагзаем было нелегко. Прохожие оглядывались на него. И немудрено! Высокий, синие глаза, черные волосы. Одет модно, со вкусом. Это отец привозил Андрею обновки изо всех командировок.

Рядом с Рагзаем Юла казался невзрачным. И ростом ниже, и лицо неприметное. И тужурка старая, из отцовской куртки перешитая.

Они шли и беседовали.

И Юла всегда поражался: как легко живется Рагзаю! И как он талантлив! Во всем талантлив.

И на ковре: тренер показывает новый прием, все ребята еще только осваивают его, приноравливаются, а Андрей уже демонстрирует новинку. И даже — с блеском!

А в жизни он еще талантливей. И начитан, и остроумен.

Юла не знал, что Рагзай, вот этот блестящий Рагзай завидовал ему, Юле. Его упорству, терпению. Его неколебимой настойчивости.

Шагая домой, говорили они обо всем. Но больше всего, пожалуй, о времени. Да, это была главная забота. Спорт, как ни крути, столько часов отнимает — прямо, хоть волком вой.

— А ты поменьше тренируйся, — как-то сказал Юле Рагзай. — Если все кроссы, да все зарядки, да все упражнения по-честному делать!.. — Он присвистнул. — Ого! Тогда и про кино забудь! И про телевизор!

Юла покачал головой. Трудно, конечно. Но сокращать тренировки нельзя. Нет, ни в коем случае.

— Тут выход один, — сказал Юла. — График. Железный график. Я расписал весь день, чтобы ни минутки зря не пропадало. Только так!

Однажды, когда они возвращались с тренировки, Юла предложил:

— Хочешь, Кванта покажу?

Они поднялись в квартиру к Григорию Денисовичу, взяли собаку и пошли гулять.

— А кто этот… лысый… с железными зубами?… — спросил Рагзай на улице.

— Григорий Денисович? О! Хоть и чужой он мне, а почти как второй отец.

Рагзай усмехнулся.

— Второй отец?! Не люблю я этих слюнявых сантиментов.

— А это не сантименты. Это правда. Если бы не он…

И Юла рассказал и про «волшебный совет», и про то, как Григорий Денисович добился, чтоб его зачислили в спортшколу. И про многое другое.

— В общем, Христосик! — подытожил Рагзай.

— Нет, он не Христос. Просто он… долги платит, — сердито возразил Юла.

Рагзай, конечно, не понял. И Юла рассказал и про сплющенную пулю на столе у Григория Денисовича, и про Саида, который своим телом заслонил ротного.

— Брось, — махнул рукой Рагзай. — Мне и в книгах осточертели эти назидательные истории для дошколят. Двадцатый век — это знаешь какой век? Жестокий век!

Юла усмехнулся. Сразу вспомнился ему Венька. Тот всегда говорил: «Двадцатый век — это знаешь какой век?».

И вот ведь как странно получается: все говорят о двадцатом веке — и Венька, и Женя, и Рагзай — и у всех этот век — разный.

Для Веньки наш век — это век науки, век физики и математики, век небывалых открытий; для Жени двадцатый век — это век тонкой душевности и нравственной чистоты; а вот у Рагзая получается, что наш век — это грубый, бесчеловечный, жестокий век.

— В двадцатом веке, — продолжал Рагзай, — каждый за себя и каждый для себя. А все эти сказочки про Христосиков… — Он махнул рукой. — Ты вот выходишь на ковер. Ты и финты применяешь, и хитрости. А жизнь — та же борьба!