Иржи Кршенек - Длинные уши в траве. История косули Рыжки

— Да, здесь, в лесу, ее и оставим, — заявил папка. — Если захочет, сама придет. Никто ей не мешает.

— Но ведь ей из леса не хочется, папа. — Я начала ныть почти как Ивча. — Она никогда не уходит из леса сама, ее приходится носить на руках.

Но у папки вдруг сделалось какое-то странное настроение.

— На этом ношении пора поставить точку. Пошли.

Что мне оставалось? У нас уж так заведено: когда-никогда мы можем спорить с мамой, но папку слушаемся беспрекословно. Мы оставили Рыжку в лесу, я только и мечтала о том, чтобы она поднялась и побежала за нами, а она — ни-ни. Спокойно дала нам уйти, только провожала нас взглядом; даже когда совсем потеряла нас из виду — тоже молчала, не пискнула.

Я чуть не ревела. Когда мы пришли домой, мама уже вернулась из деревни.

— Где Рыжка? — спросила она.

— Где ж ей быть? Дома, — сказал папка. — Осталась в лесу.

— Ты оставил ее в лесу? — удивилась мама. — Ты совсем спятил! Ей надо дать кашки и вечером…

— Если ей захочется каши, придет, у нее есть ноги, — отрезал папка. — Четыре ноги.

И тут же пошел в дом за сигаретами.

Мама поглядела на меня.

— Что с папой?

— Ничего. Мы пошли с Рыжкой прогуляться, а когда я ему сказала, что она еще маленькая, он мне ответил… А потом я уже ничего и не говорила.

— А что он сказал? — спросила мама.

— Да не помню, у меня все перепуталось, — ответила я. — Рыжка наверху, в норке, а взять мне ее не позволили.

Я едва не плакала. Ивча ревела, бабушка шепталась с мамой, а дядюшка стал заводить Артура. Бабушка тут же кинулась к нему и сказала, что все скоро провоняет от этого бензина, да и зверей он распугивает, но что все на свете по грехам нашим деется, и все такое прочее… Дядюшка обиделся и обронил: «Ага, мамочка» — и пошел рыбу ловить, а мама сказала Ивче:

— Ты еще тут будешь реветь! Никто тебе ничего не сделал, а ты вечно губы дуешь.

Ивча обиделась, и вообще никто друг с другом не разговаривал, а бабушка приняла порошок.

Стало темнеть, Рыжки нет как нет. Папка сидел на мостике, и мама подошла к нему:

— Чего бы тебе хотелось на ужин?

— Я не голоден.

Но он все-таки поднялся и пошел расщепить несколько полешек и еще поджег в очаге сухую дубовую кору. Я нарочно ходила по дороге, думала, что Рыжка учует меня, а обиженная Ивча все фокусничала в нашей комнатушке и, наверное, со злости трясла Вольфом.

Кто-то шел мне навстречу, и по тому, как этот человек сопел, я поняла, что это дядюшка возвращается с рыбалки, размахивая подсачком.

— Где бабушка? — спросил он меня.

— Пошла лечь, голова болит.

— Ну, ясно. Все это мне боком выйдет. Я во всем виноват. Я всегда во всем виноват, — сказал дядюшка в задумчивости. — Рыжка уже пришла?

— Она еще в лесу.

— Там ей лучше. Тут бы у нее скоро лопнули нервы.

Я направилась к дому и увидела, что у костра с папкой теперь сидит и мама и они о чем-то возбужденно разговаривают.

— Ничего с ней не случится, — услышала я, как папка убеждал маму. — Пойми это хоть ты.

— Да я понимаю, — говорила мама. — Но успокойся, наконец. Ты слишком переработался, тебе бы надо все эти расчеты отложить на денек-другой. Ничего особенного не случится.

— Вовсе я не переработался, — защищался папка. — Я в полном порядке. Но знаю, чего я хочу и что делаю. Думаешь, мне самому не хотелось бы видеть Рыжку здесь, в ящике, в безопасности? Но что в этом толку, раз она стала большая и самостоятельная косуля? Словом, предпочла ненадежное существование на свободе надежному существованию в ящике. И я должен помешать ей в этом?

Вот так они сидели у костра и разговаривали, а я прислушивалась, не зашуршат ли листья. Но где там! Стояла тишина, даже дядюшка не гудел, а от реки тянуло холодом.

Я пошла к Ивче, но она от расстройства уже спала и держала Вольфа за ноги. Я растянулась, как была, в тренировочном костюме на кровати, погасила настольную лампу и распахнула настежь окно. Слышно было, как трещит костер и как наши разговаривают, а когда они на минуту примолкли, мне показалось, что откуда-то донеслось посвистывание Рыжки. Я высунулась из окна, чуть не вывалилась, но, должно быть, посвистывание мне почудилось, потому что в лесу стояла мертвая тишина — мышка и то, казалось, там не шуршит. Едва я улеглась, как снова уловила это тихохонькое посвистывание, и тут я вспомнила, что это вовсе не Рыжка, а часы с кукушкой, которые папка привез из России, — когда они идут, то посвистывают, как Рыжка.

Я остановила их и решила, что всю ночь не буду спать — дождусь, пока вернется Рыжка.