Дина Сабитова - Три твоих имени

В письме была веселая фотография, где они все четверо улыбались так, словно это реклама зубной пасты. Письмо было очень милое, очень доброе. Они рассказывали, что в их доме 9 спален и у меня будет своя комната. Что Джошуа и Элис будут моими братиком и сестрой.

Только я не поеду. Я боюсь. Я не умею разговаривать по-американски, и в этой семье меня будет понимать только мама. Как же я буду там жить?

Вот утром выйду на кухню — они все разговаривают, а я не понимаю о чем.

— Ты научишься, — осторожно говорит мне Александра Евгеньевна.

— Я боюсь, — отвечаю я ей.

— Ну понятно, — кивает Александра Евгеньевна. — Только ты все же не торопись с решением.

Я не то чтоб не тороплюсь. Я просто думаю, что написать «я согласна» как-то слишком рано. Я ответила вежливым письмом, сказала, что они все красивые, спросила, какая у них погода, чем занимаются дети в свободное время…

Третье письмо пришло от женщины из Волгограда. У нее было немножко кукольное имя — ее звали Ляля-фотограф. Она так и подписалась.

Письмо было очень серьезное, как будто я ее ровесница.

Ляля-фотограф почти все письмо писала о себе. Энергично так, с напором. Что она очень честная и ненавидит ложь и фальшь. Не любит, когда люди сплетничают. Любит делать вокруг красиво. И еще — что она фотограф. Что больше всего на свете она любит свою профессию. Что раньше она была бухгалтером, потом закончила курсы психологов, а теперь решила, что будет фотографом.

«У нас, у фотографов, особый взгляд на мир, — писала Ляля-фотограф. — Мы видим красоту. И я сразу увидела красоту в тебе! Но главная красота должна быть в душе у человека, вот прочитай, что пишет про это поэт Асадов: И сквозь туман, как звездочка в тиши, Она горит и вечно улыбается. И кто откроет красоту души, Тот, честное же слово, не закается!».

Ляля прислала мне свою фотографию, фотографию своего мужа, своего сына, своего котика, своей собачки, каких-то цветочков, клубники, закатного неба, каких-то деревьев и каких-то церквей.

«Я верю в Бога, но не в того, который в церкви, — писала мне Ляля, — а в того, который в душе у нас. У каждого из нас есть в душе Бог, и этот Бог есть Добро».

Я села и задумалась про бога.

Это ведь важно. Вот возьмут меня в семью — и там надо будет верить в то, во что верят мама и папа. А как иначе: например, будут они ходить в церковь. А я в этом ничего не понимаю. Ни молитв до конца не знаю, ни как там себя вести в церкви — тоже дуб дубом.

Наверное, те дикари, которые боялись фотографий, тоже верили в какого-то своего бога, не в Исуса-христа.

Я на минутку представляю, что меня удочерят дикари и мне придется молиться раскрашенной деревяшке — дикому идолу, и мне становится смешно.

Но вот про своего бога у Ляли я не очень понимаю. Это как — каждый человек может придумать себе своего бога? Придумать правила, как ему молиться, придумать, какая у него борода и как его зовут? Это значит, сколько людей, столько и богов может быть?

А если Ляля-фотограф заберет меня к себе, то мне придется верить в ее бога? Узнать у нее, как именно ему молиться?

В тот год, когда я вернулась от Ларисы Сергеевны, к нам в детский дом начал приходить отец Михаил. Высокий, красивый, молодой. У него был густой низкий голос, и он гладил каждого, с кем разговаривал, по голове.

Он беседовал с нами о боге, учил всякому такому — как надо молиться, какие молитвы бывают. Но я до конца так ни одну молитву толком и не выучила.

Отец Михаил говорил, что если быть хорошим и молить бога о том, чтоб он позаботился о тебе — он тебя услышит. Потому что бог любит всех людей.

— Только учтите, дети, — сказал он нам строго, — у Господа нельзя просить всякое там материальное — денег, или телефон, или новую одежду.

— А что можно? — спросила я.

— Можно просить, чтоб он вразумил тебя — и ты бы лучше училась в школе. Можно просить добра и здоровья тем людям, которых ты любишь. Можно молиться за упокой тех, кто уже умер. А можно просто ничего не просить — славить Господа и все.

Я подумала тогда: а если у тебя дом сгорел, можно просить новый дом? Или просить просто хорошего, а бог сам разберется, чего именно тебе дать?

Потом отец Михаил сказал, что кто хочет — может креститься. Но про меня он засомневался. Ты, говорит, Маргарита, может быть, уже крещеная. И может быть — ты уже католичка? Ты же полька.

Я ничего не поняла. Отец Михаил начал объяснять мне разницу между тем, как верит он, и тем, как верят поляки. Долго объяснял. Непонятно.