Вадим Фролов: Поворот

Правая рука у него была в кармане, глубоко-глубоко, а глаза хмурые и смотрел он на меня как… на чужого. И на скулах ходят тяжелые желваки.

— Выйди, Ольга, — говорит он почему-то тонким голосом.

Ольга испуганно выходит из кухни.

— Чт-т-то с тобой? — спрашиваю я.

Он молчит и как-то странно смотрит на меня. Потом медленно, как будто ему очень трудно, говорит:

— Наверно, я виноват, что обращал на тебя мало внимания. Наверно, виноват, что ничего не знаю о твоих делах. Пусть так, — и он вдруг сильно бьет кулаком по столу. Я даже вздрагиваю, — но как ты посмел молчать?! Почему ты советуешься со всеми, но только не со мной?!

Я растерялся и от растерянности вдруг сказал, что Венька Балашов вторую ночь не ночует дома.

— Знаю, — жестко говорит отец. — Без тебя знаю.

— Батя… а что было? — спрашиваю я.

Я боюсь смотреть ему в лицо.

Он хмуро усмехается.

— Теперь «что было»? А где ты был раньше? — говорит он. — Да, я участковый и должен следить, чтобы во вверенном мне микрорайоне был порядок. А тебе — тебе на все наплевать!

Мне захотелось реветь. Никогда он так со мной не говорил.

— Батя, батя… я ведь…

— Ладно, — вдруг спокойно говорит он. — Сейчас некогда. После поговорим. — И выходит из кухни.

Минуту я стою у окна, потом тоже выхожу в коридор. Навстречу мне идет дядя Саша с полотенцем через плечо. Он насвистывает и улыбается.

— Зачем же вы, дядя Саша?.. — говорю я.

— Что «зачем»? — удивляется он, внимательно смотрит на меня и перестает улыбаться. — А-а, понял. Ты что думал — я такая же рохля, как ты? Да, я рассказал все твоему отцу. Пока ты трясся за свою шкуру и играл в благородство. Рассказал. И то чуть не опоздал. А ты… — он слегка толкнул меня в лоб ладонью. — А ты… нет, ты еще не героическая личность. Далеко не героическая. — И он, отодвинув меня, прошел в ванную.

— Да что случилось-то?.. — закричал я, чуть не плача.

Он обернулся.

— Отец расскажет, если найдет нужным, — сказал он, и дверь ванной захлопнулась за ним.

Я пошел в комнату. Там охала, ахала и причитала тетка Поля. Мамы не было слышно.

— Папа… — сказал я.

Он обернулся.

— Позвони в неотложку, — сказал он. — Маме плохо. И иди в школу.

— Я не пойду в школу, — сказал я.

— Пойдешь! — сказал он сердито. — Не волнуйся, я сегодня дома.

…В вестибюле школы меня уже ждали Татьяна и Маша.

— Веньки нет, — сказала Татьяна.

Я молчал.

— Что с тобой? — спросила Маша.

Я махнул рукой. Что я буду им говорить?

— Ты что-нибудь узнал? — спросила Татьяна.

— Ничего я не узнал, — буркнул я и пошел наверх.

«Что с тобой, что с тобой». Из-за нее все и случилось, а теперь — «что со мной». Я торчал в коридоре у окна, упершись лбом в стекло. Кто-то тронул меня за плечо. Апологий. Этой-то трясучке чего надо?

— Слушай, Половинкин… — начал он.

— Уйди ты, — сказал я.

— Плюнь ты на этих девчонок, — сказал он. — Я, например, давно решил — будто их и не существует. С ними беды не оберешься. Из-за них все и происходит. Из-за них даже войны начинаются.

— Троянские? — спросил я.

— И Троянская, и…

— Я тебе сейчас такую войну покажу, что ты своих не узнаешь, трясучка несчастная! — заорал я и двинулся на него, но сразу остановился.

Он стоял передо мной бледный-бледный, опустив руки, и глаза у него были такие, как у Повидлы, когда его несправедливо ударишь. Он посмотрел на меня, потом скривился как-то и тихо сказал: «Эх, ты…» — и ушел. Мне стало совсем не по себе. И тут ко мне подошла Маргарита Васильевна. Она смотрела на меня немного прищурившись. Значит, или сердится, или не понимает чего-то.

— Сеня, — сказала она очень серьезно, — ты мог бы посмеяться, ну, скажем, над человеком, который плохо слышит, или хромает, или над тем, кто заикается?

— Н-нет, — сказал я.

— Я тоже так думаю, — сказала она.

Я готов был сквозь землю провалиться. Значит, она слышала, как я на Аполошку орал. Так, может, он трясется от какой-нибудь болезни?!.

Ох, и тошно мне стало. Добрый-то ты добрый, Половинкин… да какой же ты добрый?! Наверно, правильно говорил дядя Саша. Не о Веньке я беспокоюсь. Венька мне до лампочки. О себе я думаю. Вот ведь в чем дело! О себе. А у Веньки, может… Нет, почему он хуже меня, когда я и сам не лучше?

Я пошел в класс, сел за парту и написал Апологию записку. «Не сердись!» — написал я и попросил Петьку Зворыкина передать. И смотрел, как записка дошла до Апология. Он развернул ее и прочитал. Некоторое время он не поворачивал головы, но потом посмотрел на меня, и мне показалось, что он улыбнулся. У меня немного отлегло от сердца. И только тут я сообразил, что Апологий-то от меня пересел, а рядом со мной опять сидит Маша. Она шепотом спросила меня: