Кристина Рой: Работник

Отец с матерью дали согласие, а Дорка давно уже сговорилась с Самко. Ей казалось только странным, что она помогала сносить пригорок, а теперь будет жить в доме на этом месте.

— Так дивно все идет на свете, — говорили соседки. И они были правы.

И опять чудный летний вечер стоял над землею.

Лунный свет нежными серебристыми нитями спускался на деревню, сады, поля и леса. Отдельные лучи серебрили хижину старого Давида и скамью под орешником, на которой он сидел.

Старик был одет по-праздничному, и радость светлою улыбкой отражалась на его лице. Он сам не знал, почему он так радуется сегодня.

Почему его так радует, что Самко, наконец, сегодня открыл торговлю и что он, старый еврей, во многом ему помог? Давид не мог понять самого себя. С чего у него эта любовь к людям. Их горести раньше не трогали его, радости не веселили. И, вдруг, он, чужой всем старик, почти плачет от радости, что Дорка там, в лавочке, подошла к нему и сказала:

— Господь Иисус Христос воздаст вам за все то добро, что вы сделали Самко.

И старика от души радовало то, что молодые Самко и Дорка так любят друг друга, что они оба такие милые, что они будут счастливы и что в этом помог им также и он.

Самко и Мефодий тоже благодарили Давида, и это еще более обрадовало старика.

Он, сидя на скамейке, рассуждал:

— Жил один, все заботы брал на самого себя и был несчастлив. Случился поворот: приблизился я к людям, сделал кое-что им, и счастье стало вдруг ко мне также ближе, улыбнулось и мне. Я понимаю теперь, почему Бог повелел нам любить ближних, как себя. Их счастье — наше счастье.

«Сын человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мф.20:28) — так сказал мой Спаситель, — прошептал невольно старый Давид и, выпрямившись, поднял свой взор к безоблачному звездному небу.

— О, Адонай, Господь! Не покинь меня, не отвернись от недостойного, если я сказал об Иисусе Христе — мой Спаситель. Я — беспомощный и старый человек: Иерусалима нет, храм разрушен, жертвенник забыт, и нечем мне умилостивить

Твою правду святую за мои скверны. Мне нужна жертва заклания. И я верю, что Иисус Христос есть достойная жертва небу за грехи земли. Если эта моя вера ошибочна и греховна, то Ты, Бог Иакова и моих предков, порази меня сейчас же, на этом месте. Пусть по одному из этих холодных и тоскливых лучей месяца сойдет с неба Твой ангел смерти и уничтожит меня. Но если моя вера истинная, то правдою и страданием Христа, Сына Твоего, дай мне новое сердце и новую жизнь. Я верю, что Он мой Мессия, мой Спаситель пришел, что Он творит Свое дело избавления людей от ада. Я чувствую, что Он обновил меня, что Он вошел в меня и во мне живет.

Старый Давид прижал обе руки к сердцу, и лицо его озарилось таким внутренним светом, что он казался одним из старцев, окружающих престол Божий.

Старик уже не с собою рассуждал, а обращался к Самому Богу:

— Я, как Давид, взывал всегда: « Открой очи мои, и увижу чудеса закона Твоего» (Пс.118:18). Бог отцов моих — Авраама, Исаака и Иакова, — Ты услышал мою мольбу и открыл мне Слово Твое. Я упирался: не знал и не хотел знать Сына Твоего. Теперь Иное: не хочу быть, как Савл. Теперь я познал, что Иисус из Назарета есть Христос, Мессия, Сын Твой, и что Ты Его послал на землю к нам.

Старик умолк. Только губы его шевелились. Что шептали они? Это осталось тайною межде старым евреем и вечным Богом. Из глаз, устремленных на небо, текли слезы. То были слезы горести за прожитые данее долгие годы скорби и лишений, слезы ребенка, который искал Отца, и которого Отец, наконец, прижал к своему любящему сердцу.

Так, с молитвою и с чистым кротким сердцем, старый еврей поднялся вслед за ласточками, чтобы по верному пути лететь к Богу. Поздно, в исход двенадцатого часа его унылой и одинокой жизни, проснулась душа, и неугасимый свет вечной жизни ярко осветил и его сердце.

И долго просидел старик, погруженный в глубокую думу. Не слыхал он приближающихся шагов, не видел и того, что недалеко от него остановился парень, которого он так горячо хотел видеть и о ком так пламенно молился сейчас в своем сердце.

Вдруг в деревне послышался крик. Какому-то пьянице улица показалась тесною, и он требовал, чтобы ему расширили дорогу, раздвинули дома. Старик очнулся, повернул голову и увидел, что он не один. Обрадовался гостю, усадил рядом на скамью и сказал Мефодию, как некогда Руфи Ноимени:

— Твой Бог — мой Бог! И твой Спаситель — мой Спаситель.