Николай Печерский - Серёжка Покусаев, его жизнь и страдания

Оленёнок родился ранней весной. Вначале стояли тёплые дни. Вокруг сосен выметалась желтоватая трава. Потом с реки с кратким загадочным названием Ия подул холодный ветер. Сверху повалил мокрый снег. С матерью оленёнка случилась беда. Злая пуля настигла её на поляне. Олениха бежала от смерти сквозь буреломы, но уйти не смогла. Смерть уже сидела у неё в груди корявым куском свинца.

Расставив тонкие узловатые ножки, оленёнок обнюхивал мать. Он ещё ничего не знал на свете и ждал, когда мать подымется и, прижимаясь к нему боком, поведёт навстречу теплу, свету и еде. Снег сыпал на олениху, на её чёрный сухой зрачок. Оленёнок, как все дети, всё ещё ждал и надеялся. Кроме этой надежды, у него больше ничего не оставалось в темной, задернутой косым снегом тайге.

Печальную лесную быль увидели дети лесоруба Ивана Васильевича Тоня и Борька, когда шагали через пеньки к отцу на просеку. Были они совсем малы и ещё не ходили в школу. Они переезжали вместе с родителями с одного места на другое. Беззаботно засыпали и в походной палатке, и в гулком зелёном вагоне, под которым весь день и всю ночь стучали смуглые колёса. Дети рассказали про оленёнка отцу. Иван Васильевич бросил топор и пошёл за малышами. Но оленёнок не дался ему в руки. Он покружил возле матери, покосил глазом на людей и сгинул в лесной чаще.

К вечеру он вернулся. Иван Васильевич взял замёрзающего оленёнка на руки и принёс в большую брезентовую палатку. Жена нацедила в плошку сгущёнки, разбавила теплой водой, помешала пальцем и подсунула оленёнку. Лесной житель не принял еды. Только ночью, когда люди уснули, он окунул губы в молоко и, вздрагивая всем телом от нетерпения и счастья, начал пить.

Оленёнок привык к людям, тёплым рукам, которые давали ему посолённые ломтики хлеба. Назвали его Борькой, потому что нашёл его сын лесоруба Борька вместе со своей сестрой Тоней. Оленёнок быстро рос. На голове взбугрились острые твёрдые рога. Борька полюбил детей, ходил за ними по пятам — и на просеку к отцу, и к речке Ие, и на лесную поляну, где цвели весной багульник и жарки.

Работы на просеке шли к концу. В небо взмахнули решетчатые мачты. В вышине весело пели свои новые песни тугие провода. У каждого своя жизнь и своя судьба. У человека своя, у зверя своя. Лесорубы стали готовиться в путь. Вспомнили тут и про оленёнка.

— В зоопарк его сдать, что ли? — сказала как-то жена Ивана Васильевича.

Лесоруб промолчал. Впрочем, жена и не ждала ответа. Она сама понимала: Борьку не станут везти в город из далекой таёжной глуши. Оленя для зоопарка можно отловить в любом лесу. Даже под Москвой. Лесорубы поразмыслили и решили отпустить Борьку в тайгу. Тоня услышала об этом и сразу в рёв. Борька крепился, потому что был мужчиной.

— Не дам я Борьку, — сказала Тоня отцу.

— Чудачка, ему ж там лучше!

— Нет, не лучше. Тут лучше!

Долго уговаривали Тоню и всё-таки уговорили. Девочка привязала на шею оленёнку красную ленточку и, сдерживая слёзы, сказал:

— Ты, Борька, иди. Там лучше…

Иван Васильевич взял поводок и свёл оленёнка в тайгу, за глубокий глухой овраг. Без него в палатке стало тихо и пусто. Будто ушёл отсюда в безответные дали близкий и добрый друг.

Вечером всё долго ворочались в постели, молчали, не умели высказать вслух мысли, которые теснились у каждого в груди. Тоня всхлипывала в подушку, мешала спать Борьке. Мать пощупала её лоб и положила мокрую тряпку. У девочки поднялся жар. Уснула Тоня в полночь, когда в палатке по-комариному пискнул и смолк репродуктор.

А утром в окошко кто-то постучал. Люди проснулись и увидели острый рог, круглый укоризненный глаз и красную ленточку. Борька не мог жить в тайге один, без людей. К заветному порогу его привели из синей чащи запах жилья и тёплых ладоней, которые давали хлеб с солью.

С тех пор Борьку никуда не уводили. Он жил с лесорубами. Там, где пожелал сам.

Вскоре на просеку приехал прораб и велел всем собирать пожитки. Лесорубы вязали узлы, чистили закопченные на костре чугуны, не торопясь собирались в дорогу. Иван Васильевич привык кочевать. Но всякий раз перед отъездом чуял он неуютное томление. Где-то в глубине сердца ныла печаль по тем местам, которые успел разглядеть и полюбить. На этот раз было ему не в пример тоскливо. Он швырял в ящик с чёрным клеймом инструмент, ругал свою разнесчастную жизнь, сумасшедшего прораба, который является когда не надо, и вообще всех на свете.

В эту пору, не чуя беды, и подошёл к лесорубу оленёнок. Иван Васильевич глянул на зверя, замахнулся кулаком и закричал: