Галина Василевская - Я еду на верблюде

Высоко под потолком, под куполом мечети, висит огромная хрустальная люстра. И кажется, что она все время звенит, поет тоненькими голосами. На полу ковры, шаги заглушаются, тонут в них.

Вот молится мужчина, шепчет свои молитвы перед отполированной черной гранитной колонной. Потом становится на колени и головой ударяет об пол. В руках у него четки. Человек перебирает их и не обращает никакого внимания на туристов, которые ходят рядом. Немного поодаль у стены другой верующий не молится, а просто спит на полу. И еще один возле другой стены спит.

— Почему в мечети спят? — спрашиваю я.

Клеопатра Андреевна отвечает, что любой мусульманин может переночевать в мечети, если он приехал в этот город и ему негде остановиться на ночлег.

Женщин здесь нет. Их места на втором этаже, за оконцем, которое закрыто решеткой и занавеской. Они не имеют права даже смотреть, как молятся мужчины. Коран, священная книга мусульман, запрещает это.

Я вспомнил женщин в черной одежде и в масках, которых часто видел на улицах Каира.

— А почему женщины ходят в черном? — спросил я у Клеопатры Андреевны.

— Коран повелел им носить черное, чтобы подчеркнуть их бесправие.

— И теперь?

Клеопатра Андреевна немного подумала.

— И теперь есть много верующих, которые стараются все делать так, как учит коран. А вообще, черный цвет делает женщину более стройной…

И еще я вспомнил, как вычитал в одной книжке, что мужчины-мусульмане каждое утро начинают свою молитву словами: «Благодарю тебя, аллах, что ты не создал меня женщиной».

Во всем виноват коран.

Асфальтовая дорога разрезает пустыню на две части. Мы с папой едем в город, который был основан Александром Македонским и которого сам Александр никогда не видел. Он умер от лихорадки в очередном военном походе. А город носит его имя — Александрия.

Я гляжу в окно. Гляжу на желтый песок, который тянется до горизонта. Ищу что-нибудь, на чем может остановиться глаз. Ничего нет. Песок и песок… И вдруг я чувствую, что не просто ищу лишь бы что. Я вглядываюсь, я жду, а может… а может, здесь я увижу Маленького принца. Он ведь в Африке спустился со своей планетки, в этой пустыне. Он здесь искал себе друзей. И здесь он встретил французского летчика, у которого сломался самолет, Антуана де Сент-Экзюпери и рассказал ему про свою маленькую планетку, про свои вулканы, которые он каждый день чистил, и про цветок, беспомощную розу, у которой неизвестно для чего есть четыре шипа.

Мне бы только встретить его. Я стал бы ему таким другом, что он сам не захотел бы меня покинуть. И он поедет со мной в мою страну. И ему будет хорошо у нас. А на свою планетку он будет летать на космическом корабле. А захочет — пусть берет с собой и свою прекрасную розу. Мы ее не обидим.

Далеко в песках показался караван. Верблюды, люди… И мне вспомнились слова, сказанные цветком Маленькому принцу о людях: «Их носит ветром. У них нет корней, это очень неудобно».

Долго в песках виднелся караван. Потом его не стало. Только солнце и песок. От яркого песка заболели глаза.

Я на мгновение прижмурился, на одно только мгновение. И вдруг в автобусе все зашумели.

— Смерч!

— Смерч! — закричали пассажиры.

Я посмотрел в окно. С земли в небо подымался высокий песчаный столб.

— Откуда он взялся? И ветра как будто нет, — говорили в автобусе.

А я знал. Это не смерч. Это Маленький принц обиделся, что я не заметил его, и полетел на свою плакетку.

Александрия на тысячу лет старше Каира. А кажется, что ее построили совсем недавно. Широкие ровные улицы. Светлые дома. Как и в Каире, улицы обсажены пальмами. Дышится здесь легче. Это от моря. Оно бьется, пенится у ног города. Пяти-, семи-, десятиэтажные дома стоят на самом берегу. От моря их отделяет только широкая дорога.

Мы гуляем по городу. Любуемся домами, широкими площадями, скверами. На одной из площадей видим большую толпу. Наверное, что-то случилось? Может, кому-нибудь надо помочь?

Подходим и видим такое, чего я никогда в жизни не видел: выступает уличный циркач.

На подставке прикреплено колесо, плоское, похожее на обод. В него воткнуты кинжалы, остриями внутрь. Между остриями остается совсем небольшое расстояние. Между кинжалами в дырки обода воткнута пакля.

Циркач — молодой, по пояс обнаженный араб — с факелом в руке что-то выкрикивал, обходя людей. Словно подзадоривал зрителей и себя.

Вот он облил керосином паклю на колесе, поджег факелом. Колесо запылало.