Кейт Уигглин: Ребекка с фермы Солнечный Ручей

— Боюсь, что дарования были слишком четко разделены между моими близнецами. Л. Д. М. невероятно талантлив, но мне кажется, что если бы М. Д. Л. остался жив, он был бы очень практичным человеком.

— Л. Д. М. оказался достаточно практичным, чтобы заполучить в жены самую богатую невесту в деревне, — возражала ей миссис Робинсон.

— Да, — вздыхала его мать, — и здесь та же проблема. Если бы близнецы вдвоем могли жениться на Орилии Сойер, все было бы в порядке. У Л. Д. М. хватило способностей, чтобы получить ее деньги, но М. Д. Л., несомненно, оказался бы достаточно практичен, чтобы суметь сохранить их.

Причитавшаяся Орилии доля скромного наследства Сойеров была постепенно растрачена красивым и незадачливым Лоренцо де Медичи. Он придерживался чарующего и поэтичного обычая делать крупные капиталовложения в честь каждого сына или дочери, чье появление благословило его супружеский союз. «Подарок ко дню рождения нашей крошки, Орилия, — обычно говорил он, — яичко-подкладень [9] Яйцо, оставляемое в гнезде для привлечения наседки. для нашего гнездышка, чтобы привлечь счастье». Но однажды Орилия в приступе горечи заметила, что не было еще на свете курицы, которая смогла бы хоть что-нибудь из таких яичек высидеть.

Миранда и Джейн фактически сняли с себя всякую ответственность за судьбу Орилии, как только та вышла замуж за Лоренцо де Медичи Рэндла. Исчерпав все возможности, представившиеся им в Риверборо и его окрестностях, несчастливая супружеская чета начала продвигаться все дальше и дальше от родных мест, всякий раз оказываясь на все более низких ступенях процветания, пока не достигла Темперанса. Там семейство окончательно осело и предоставило судьбе делать что угодно — чем та немедленно воспользовалась. Сестры писали Орилии два или три раза в год, а к Рождеству присылали детям скромные, но в высшей степени полезные подарки, однако они неизменно отказывались помочь Л. Д. М. нести расходы по содержанию его быстрорастущего семейства. Последним капиталовложением мистера Рэндла, сделанным незадолго до рождения Миранды (названной так в горячей надежде на благосклонность, которой так и не удалось дождаться), была маленькая ферма в двух милях от Темперанса. Орилия сама устроила эту покупку; и в результате семья обрела хоть какой-то дом, а несчастный Лоренцо нашел место, где он смог умереть — долг, с которым, по мнению многих, он слишком долго тянул, исполнив его в день появления на свет Миры.

В этом-то легкомысленном и беспечном семействе и росла Ребекка. Это была самая обыкновенная семья — двое или трое детей красивых, трое довольно сообразительных, двое трудолюбивых, двое заурядных и скучных. Ребекка обладала талантами отца и была его самой способной ученицей. Она на слух подражала скрипке, танцевала, даже не учившись этому, и играла на мелодионе, не зная нот. Любовь к чтению она унаследовала главным образом от матери, которой было невыносимо тяжело подметать, варить или шить, если в доме был непрочитанный роман. К счастью, книг было немного, иначе детям пришлось бы порой ходить оборванными и голодными.

Но дремали в Ребекке и иные силы: черты неведомых предков проявлялись в ее характере. Лоренцо де Медичи был нерешительным и слабохарактерным, Ребекка же — существом пылким и энергичным; ему не хватало силы и смелости, она была храброй в два года и неустрашимой в пять. Миссис Рэндл и Ханна были лишены чувства юмора, но Ребекка обладала им, и это обнаружилось, как только она начала ходить и говорить.

Ей, однако, не удалось унаследовать все добродетели ее родителей и прочих благородных предков, так же как избежать всех их недостатков. У нее не было ни терпения, которым отличалась ее сестра Ханна, ни непоколебимой выдержки, присущей ее брату Джону. Ее воля превращалась порой в своеволие, а легкость, с которой ей многое удавалось, вела к тому, что дела, требующие настойчивости и упорства, вызывали у нее раздражение. Но при всем, что было и чего не было на ферме Рэндлов, там царила свобода. Дети росли, трудились, дрались, ели что могли и спали где могли, любили друг друга и родителей довольно крепко, но без излишнего пыла и занимались собственным образованием девять месяцев в году, каждый по-своему.

В результате такого метода воспитания Ханна, которая, вероятно, могла бы развиться только с помощью сил, приложенных извне, оказалась старательной, но скучной и ограниченной, в то время как Ребекка, которая, очевидно, не нуждалась ни в чем, кроме свободы и простора для самовыражения, росла, росла и росла… Все ее силы, по-видимому, были приведены в действие в момент ее рождения и, не требуя никаких новых импульсов, обеспечивали ее развитие — каков будет его конечный результат, не знал никто, и менее всех — сама Ребекка. Поле для проявления заложенного в ней творческого инстинкта было удручающе малым, и все применение, какое она могла найти этой своей склонности, заключалось в том, чтобы замесить тесто для хлеба без яиц в один день и без молока в другой и посмотреть, что из этого выйдет, расчесывать волосы Фанни иногда с пробором посредине, иногда — справа, а иногда — слева, играть во всевозможные удивительные игры с младшими братьями и сестрами, порой выводя их к столу в виде исторических персонажей или героев ее любимых книг. Своими поступками Ребекка забавляла и мать, и семью в целом, но серьезная роль ей никогда и ни в чем не отводилась; и хотя ее считали «сообразительной» и достаточно самостоятельной для ее возраста, никто не находил, что она в чем-то превосходит прочих. Опыт Орилии в общении с талантом, воплощением которого был покойный Лоренцо де Медичи, привел к тому, что она прониклась гораздо большей любовью к обычному, заурядному здравому смыслу, досадную нехватку которого иногда проявляла Ребекка.