Зоя Воскресенская - Розовый Бант

Но рабочие не сдавались.

Ромка пошёл навстречу шпику.

Шпик набавлял ходу. Вдруг перед ним, как из-под земли, вырос парнишка в куртке не по росту и в шапке, надвинутой на глаза.

— Дяденька, скажите…

Шпик только рукой махнул:

— А ну тебя!

Но парнишка пошёл рядом, и было ясно, что он не отступит до тех пор, пока не решит занимавший его вопрос.

Так и шагали они бок о бок: жандармский слуга в одежде барина и питерский мальчишка в дырявых валенках и нищенской одежде, но с чистым и смелым сердцем.

— Дяденька! — вдруг крикнул что есть мочи Ромка, когда они поравнялись с кирпичным забором, и стал на панели, преградив путь врагу.

В то же мгновение с забора стали сваливаться на шпика Ромкины и Василёвы ястребки.

Василь стоял на верху кирпичной стены и командовал:

— Федюнька, сигай ему на спину, дьяволу! Сёмка, забегай вперёд!

— Смелей, не робей! Валяй, поддавай! — подбадривал Ромка.

Федюнька спрыгнул со стены, но его опередил свалившийся с ноги дедов валенок, и кто-то в пылу свалки шибанул этот валенок в сторону.

Василь был уже внизу. Мальцы все вместе окружили барина, что-то кричали, на кого-то жаловались, замахивались друг на друга кулаками и цеплялись за руки шпика. Шпик пытался оторвать их от себя, высвободиться, ругался и наконец завопил: «Кар-р-аул!»— но его крик потонул в ребячьем галдёже.

Откуда-то появился Егорка. Он схватил валявшийся на панели валенок и с победным криком ринулся в свалку.

Шпик поскользнулся и упал, увлекая за собой ребят, котелок слетел у него с головы.

Ромка выбрался из гурьбы ребят и огляделся. Ему было жарко, он тяжело дышал.

Из темноты выплыла длинная тень. Это возвращался дядя Ефим. Он был уже один.

— Вы чего буяните? — зашумел Ефим Петрович, притворяясь сердитым. — Зачем человека с ног сбили? Вот я вам сейчас! А ну, расходись!..

Ястребки мгновенно разлетелись в стороны, и дядя Ефим хотел помочь шпику подняться на ноги. Но шпик со злостью оттолкнул его, нахлобучил котелок, который услужливо подал Василь, выхватил из кармана свисток и принялся изо всех сил свистеть.

Городовой не появлялся. Его ещё раньше отвлекли рабочие-дружинники.

Свирепо ругаясь, шпик побежал по направлению к полицейскому участку.

У стены стоял Федюнька. Он засунул обе ноги в один валенок и не мог двинуться с места. Из-за дедова валенка ему не пришлось участвовать в таком важном деле.

Ромка вырвал валенок у Егорки:

— Тоже храбрый нашёлся — чужим валенком воевать!

Ребята окружили дядю Ефима.

— Беги на угол Расстанной, — приказал Ефим Петрович Василю, — там рабочий-дружинник Гаврила Иванович стоит, они городового задержали, скажи ему: «Шабаш, всё в порядке».

Василь помчался. Дядя Ефим пошёл по улице. Мальчишки двинулись за ним. Шли молча, поглядывали на дядю Ефима и всё ждали, что он скажет. А он только хитро посмеивался в усы.

— Ну, чего там разговаривать, — наконец сказал он. — Большую помощь дружинникам оказали, важное поручение выполнили. Дорогому человеку помогли. Так-то…

Они шагали сейчас по улице и были её хозяевами.

Порошил снежок.

Старая кривая ива стояла в нарядном инее.

Улица была чистая.

Ромка с отцом встали чуть свет и вышли во двор. Свежий майский ветер гулял по улицам, шевелил тощие и ещё голые кусты акаций, сметал с дороги мусор, продувал затхлые улочки и переулки питерских окраин.

Отец и сын сели на скамейку, прислушались. Было тихо-тихо. Вот и солнце встало, но ни один фабричный гудок так и не нарушил праздничного покоя этого утра. Даже конки не позванивают. Заводские трубы не дымят, и небо ясно. Питерские рабочие сегодня бастуют.

— Тишина! — хлопнул Иван Филиппович по плечу сына. — Понимать надо!

Из открытой двери кухни потянуло запахом горячих праздничных пирогов. Мать позвала пить чай. Отец ел, прислушивался и говорил:

— Слышишь, мать, какая тишина…

После чая он надел праздничный пиджак, положил в карман аккуратно сложенный красный бант. Под пиджак спрятал полотнище флага. На одной стороне его было написано «Долой самодержавие!», на другой — «Да здравствует Первое мая!».

Ромка не просился идти с отцом, и мать была рада-радёшенька. Она и за отца-то волновалась, а за сына вдвойне. Вон полиция как лютует.