Виктор Аланов - Петька Дёров

— Наш! Советский! — воскликнул Федор Федорович и чуть не подпрыгнул от радости, чтобы махнуть шапкой. Но, вспомнив про грузовик, прошептал — Эх, бомбочку бы хоть швырнул в этих сволочей. Не знает, не видит, наверно, что немцы людей стреляют. Но летчик, как будто угадав мысли старика, начал бомбить колонну автомашин, появившуюся на поле.

В это время раздался треск автоматов.

Сторож быстро повернулся в сторону грузовика, Четырех несчастных связанных людей он уже не увидел.

С замиранием сердца сторож следил за страшным грузовиком, который привез людей на расстрел.

Но вот четверо солдат снова вскочили в машину. Она проехала всего в каких-нибудь двенадцати метрах от лежавшего в кустах Ермолаева. И только когда грузовик совсем исчез из виду, он осторожно приподнялся, осмотрелся.

Спустившись к берегу реки Великой, Ермолаев с опаской приблизился к тому месту, где гитлеровцы только что расстреляли людей, оглянулся кругом. Вот где!

И он подошел к свежевырытой яме, в которую упали расстрелянные. Сторож заглянул в яму. Трупы были покрыты только тонким слоем желтого песка.

— Сволочи! И зарыть-то по-человечески не могли, убийцы проклятые! — со злостью вымолвил сторож, поглядывая на шоссе.

И вдруг так и замер с открытым от удивления ртом. Песок в яме зашевелился.

— Господи! Живых закопапи, варвары!

Внизу, в яме, раздался стон. Потом вытянутые ноги согнулись. Песок осыпался с них, и сторож увидал босые, в песке и крови ступни. Они с большим усилием уперлись в край ямы. Видно было, что человек силился подняться.

— Господи! Живой… живой!

Сторож посмотрел на дорогу. Она была пустынна. Скорей надо помочь, а то еще опять эти змеи примчатся.

Спустившись в яму, он осторожно начал откапывать песок, освобождая шевелящегося человека, приподнял его. Перед ним был небольшой подросток. Лица не было видно, его залепил песок, смешанный с кровью. Кровь, желтый песок и рыжий волос — всё было в один цвет.

Подросток застонал. Ермолаев бережно поднял его на руки и положил на край ямы, а сам стал раскапывать остальных. «Может, еще есть живые?»— подумал он.

И только окончательно убедившись в том, что трое других мертвы, вылез из ямы.

Тем временем спасенный им перевернулся и сел, как-то странно держа руки за спиной. Выкарабкавшись из ямы, Федор Федорович увидел, что они связаны, и поспешил перерезать веревки топором. Освободив, поднял подростка на ноги, приговаривая:

— Ну что, милой, из могилы встал… Знать, судьба тебе. Пойдем, пойдем отсюда скорей к речке. Ведь и глаз не видно. Всё в крови и песке…

Подхватив подмышки чудом уцелевшего подростка, Ермолаев, спотыкаясь на своей деревянной ноге, потащил его вниз, к реке.

Сняв с него рубашку и вынув из кармана носовой платок, он осторожно начал обмывать ему лицо, голову. Лоб подростка пересекала шедшая к переносице рваная рана. Затылок тоже был разбит. На нем вздулась огромная кровоточащая опухоль, по-видимому от удара чем-то тупым, быть может прикладом.

Горстями поливая воду на голову подростка, Ермолаев увидел, как открылся и широко, удивленно посмотрел на него зеленый глаз. Другой глаз был почти совсем закрыт кровоподтеком.

— Живой, слава богу, — твердил сторож, обмывая и осматривая тело подростка. — Живого змеи хотели захоронить, чтоб им… чертям, басурманам…

Сняв с себя пиджак, он накрыл им плечи мальчика.

Потом, оторвав от своей рубашки подол, стал перевязывать лоб.

— Ой, больно… — вдруг простонал раненый.

— Терпи… Ну как, полегчало? Потерпи малость. Сейчас в лодку да скорей прочь отсюда.

Подросток пролежал ровно неделю в маленькой бане при домике Ермолаева. Своего имени он так и не сказал. Уже стал поправляться понемногу, зажил разбитый в гестапо глаз, снова стал хорошо видеть. С каждым днем бледнел синяк вокруг глаза. Рана на лбу была не опасна — кость цела, только кожа содрана пулей, скользнувшей вкось и лишь оглушившей мальчика.

«Лежать бы мне в яме, если бы не этот дед, — думал Фомка. — Не вылезти бы мне без его помощи.»

С такими думами лежал он на мягком сене, когда к нему как-то утром зашел Федор Федорович.

— Ну как, ожил? — спросил старик, присаживаясь на край лавки, на которой лежал Фома. — Вот и ладно. Живуч ты, брат. Ходить можешь уже? Тогда вот что. Оставаться тебе здесь опасно. Немцы, милой, ко мне лазают каждый день. И надумал я свезти тебя по реке к дружкам моим, в деревню. Пересидишь, а там и наши вернутся.