Иван Серков - Мы с Санькой в тылу врага

— Да вот припрятала, пока они курицу гоняли. Ведро увезли, так пусть хоть это будет. Хорошо картошку толочь.

Не успел я рта раскрыть, как граната была уже обмыта в воде, вытерта полотенцем и раз-другой погрузилась в чугунок с горячей картошкой.

— Это ж граната! — крикнул я, бросаясь к столу.

Бабушка ойкнула и отскочила к порогу. Вид у нее растерянный, руки теребят замусоленный фартук, а глаза с ужасом глядят на стол. Там дымится картошка и из чугунка торчит деревянная рукоятка гранаты. Глыжка забрался под стол и испуганно моргает оттуда.

Я выхватил гранату из чугунка и выскочил во двор. К серой жести прилипла комьями картошка. За хлевом я вытер гранату соломой, спрятал ее в кучу прошлогодней картофельной ботвы, а бабушке сказал, что забросил в ручей.

— И правильно, — похвалила она меня. — Не дай бог, кто подберет. Это ж чудеса, что деется на свете: гляжу — вещь такая аккуратная, ну, думаю, лучше не надо картошку толочь, а тут вон оно что!.. — никак не может успокоиться бабушка.

В тот же день граната была перепрятана. Она очутилась у Саньки на чердаке вместе с коробкой патронов.

Благодаря бабушкиной промашке мы с Санькой вооружены теперь куда лучше.

Это я имею в виду свои новые штаны. Но и старым будет обидно, если не помянуть их добрым словом. Поэтому расскажу все по порядку.

Старые штаны мне купил отец, когда они были совсем новыми. Это было еще до войны, накануне первомайских праздников. Очень понравились мне в них карманы — широкие, глубокие. В эти карманы можно напихать полвоза разных гаек, старых гвоздей, камушков для рогатки и всякого прочего добра.

Штаны понравились мне и своей необыкновенной прочностью. Отец умел выбирать материал. Он не обращал особого внимания на цвет ткани — лишь бы не была маркая, — а пробовал на разрыв. Надежная, не трещит — значит, хороша. Однажды я повис, зацепившись штанами, на заборе и провисел с полчаса, пока не снял дед Мирон. И вы думаете, штаны порвались по живому? Ничуть не бывало, только по шву лопнули.

Правда, в другой раз, когда я напоролся на гвоздь, они все-таки поддались. Но Санька приладил на дырку хорошую заплату, и штаны стали лучше новых.

Однако бабушка считает, что будь у меня и железные штаны, и на них, видно, я нашел бы управу. Я, мол, думаю, что у нее целый сундук одежды, что она сейчас достанет мне обнову и скажет:

— На, носи, Иван!

А что взять ее негде, обнову эту, мне и горя мало.

Но уж тут бабушка не права: горе мне с этими штанами, еще какое горе! От старых, магазинных, остались одни воспоминания. Заплата на заплате. Они чуть живые, все светятся, как сито. Пока еще куда ни шло, на печи можно валяться, а летом и на люди не выйдешь. Это сейчас самая главная преграда на моем пути в партизаны. Без штанов, конечно, не примут. Потому-то и горе мне с этими штанами.

И вот однажды приносит бабушка откуда-то немецкий мешок, расстилает его на столе и кличет меня с печи, где я читаю книжку про деда Талаша.

— Погляди-тка, мой хлопец!

Гляжу. Мешок новый, плотный, крепкий. Немножко жестковат, правда, так ведь немцы не знали, что такому пану, как я, будут шить из него одежину. Где бабушка раздобыла мешок, она не говорит. Как я ни пристаю, только отмахивается:

— Где взяла, там и взяла…

Но в конце концов не выдержала и объяснила подробнее:

— В Ерманию сбегала и купила!

Из этого мешка выйдут шикарные штаны. Лишь одно мне не нравится: черный орел со свастикой. Бабушке он тоже не по душе, да что поделаешь? Она и в щелоке пробовала его отстирать, а орлу хоть бы что — как сидел, так и сидит. Штанов с немецким орлом я носить не буду. Пусть бабушка и не думает.

Бабушка обиженно поджимает губы и злится:

— Не велик асессор! Сносишь, ежели прижмет…

Однако она все же пообещала сделать так, чтоб этот орел не очень бросался в глаза. Она ему место найдет, тем более что вовсе необязательно ему красоваться спереди.

Моя бабушка — человек бережливый. Она кроит мешок так, чтоб ни один лоскуток не пропал даром, все шло в дело. Материала теперь не купишь, а выткать не из чего. Да и кто это мне станет ткать? Вот женюсь, тогда пусть жена и тчет.

До войны я как-то видел около сельсовета матроса — в белой рубашке, в бескозырке с лентами. Но больше всего мы, мальчишки, завидовали, глядя на широченные черные брюки клеш. Теперь, наверно, тот матрос позавидовал бы моему клешу. Первый раз я в нем даже заблудился — попал обеими ногами в одну штанину. Еле потом выпутался.