Альберт Иванов: Деревянный хлеб

Витька с Юркой повернулись и молча зашагали по пыльной улице.

Неожиданные трудности только разожгли нетерпение. Весь долгий день Санька слонялся по городу сам не свой, надеясь как бы невзначай встретиться с друзьями: и возле их домов походил, и на реку смотался, и все безуспешно. Уже не о книге он думал — о деньгах. Как бы не пропали! Ну и влетит, если тот пацан вдруг надует Витьку!

Однако к вечеру Коршун принес обещанную книгу, вручил и почему-то сказал:

— Ты ее береги.

— Я все книги берегу, — весело обиделся Санька. — Каждую в белую бумагу оборачиваю.

— Вот-вот, и ее в белую оберни, — посоветовал Витька. И пошел.

— Спасибо! — крикнул вслед Санька.

— Не за что, — вежливо откликнулся Коршунов.

Когда мать вернулась с работы, Санька похвастался книгой.

— Вполне в приличном состоянии, — определила она. — Только кое-где подклеить надо.

И умело сделала все сама.

Той книгой Санька владел дней десять. Как-то утром он снова стоял у артели на куске льда, вновь появились Витька с Юркой и опять, к счастью для его ног, отозвали в сторону.

— Бери деньги — неловко протянул мятые рубли и трешки нахмуренный от смущения Юрка. — И верни Уэллса.

Санька попятился и спрятал руки за спину, растерянно бормоча:

— Почему?.. Ни за что!

Тогда Коршун отвел его в сторону и выложил всю правду. Оказалось, Юрка проиграл Пожарину в азартную игру «орел или решка» большие деньги — 15 рублей. Пожарин по-хорошему предупредил: через день не вернешь долг, буду бить, пока честно не рассчитаешься. А откуда взять? Наскребли только пятерку. А остальные? Юрка и набрел на спасительную мысль — продать Саньке свою книгу, а затем… выкупить. Можно было, конечно, загнать Уэллса чужому, но чужой ведь не вернет, когда Юрка вдруг разбогатеет. А тут приехала сегодня Юркина тетка из деревни и подарила ему червонец на кино и мороженое. Такая удача! Понятно?

— Не верну! — упорствовал Санька. — Если на то пошло, я его выручил!

— Ты бы выручил, — с иронией протянул Витька, — если б не книжка.

— Да откуда у меня деньги? — возмутился Санька.

— Именно — откуда? Что, пошел бы к мамочке и попросил: Юруля в орлянку проигрался, выручи его! Она бы тебя так шуганула! Вот и Юрка, и я тоже не могли у своих попросить.

На это возразить было нечего. Но Санька решил не сдаваться.

— Все равно нечестно. Уговор дороже денег!

— Что ж ему теперь, без Уэллса быть? — вконец рассердился Коршун. — Ты себя на его место поставь, пся крев!

— Ну, поставил. Я бы обратно требовать не стал. И вообще, я столько не проигрываю.

— А все-таки, — настаивал Витька.

— Иначе дружба врозь! — напряженным голосом крикнул издали Юрка.

И Санька сдался.

Правильно мать говорит: «Ложь порождает ложь». Через день она заметила, что на полке нет Уэллса. Санька промямлил: дал почитать товарищу, ты его, мол, не знаешь.

А еще два дня спустя робко сказал:

— Украли у него.

— Что украли?

— Уэллса… Он в горсаду на лавочке читал и забыл. Вернулся — нет. Стырили.

— Не стырили, а украли.

— Я и говорю — украли! — в отчаянии повторил Санька. И торопливо полез в карман: — Он и деньги за нее вернул, все до копейки. Ты не бойся.

— Да не боюсь я, — внезапно рассмеялась мать. — Жалко, ты без книжки остался. — И неуверенно сказала: — А деньги, не знаю, удобно ли, что ты их взял…

— Удобно, удобно! — замахал он руками. — У него отец много получает, всегда на книжки дает. Он в порядке.

Мать помрачнела, отвернулась и глухо произнесла:

— Деньги себе оставь. Может, где увидишь такую же и купишь. Или другую. Я тебе всегда на книги буду деньги давать, — и резко вышла в коридор.

Санька удивленно глянул ей вслед.

Только теперь, уже взрослый, он, вспоминая, понял, почему она так поступила.

Утром им довелось пойти, как обычно, купаться на весь день. Родичи послали их собирать молодую крапиву для супа.

Они спускались к реке по крутой и длинной, как бы семенящей коротеньким шажком, лестнице.

Сколько ракушек! Пустые, шершавые, пронзительно-белые изнутри, высятся они кучами по обе стороны лестницы. Ракушки шелестят, поют на ветру. Ракушки похожи на беззубые раскрытые рты, вымытые временем до самых костей. Не повезло им в те самые длинные четыре года — от сорок первого до сорок пятого. Перед войной на мелководье у моста они лежали вроде бы недвижно, с куцыми хвостиками своих теней. Их спины обрастали водяным мхом, мягким, как птичий пух. Но по дну за ними извилисто тянулись следы бесконечных путешествий. Ракушки были подвижны в своей неподвижности, словно жили в другом измерении. Попав в соленый кипяток, они испуганно, с чмоканьем раскрывали створки. И нож выворачивал наружу их слизистые упругие тела.