Василий Голышкин - Лёшка

В лесу всегда почему-то тревожно. Наверное, от слышанных сказок. Мох ли то или колдунья борода стелется? Березки над омутом или русалки топчутся? Черемуха нянчит гроздья ягод. Костяника беззвучно бренчит алыми монистами плодов. Гриб сыроежка лакомо и застенчиво, как девушка, выглядывает из-под платочка-листика. Теплынь. Август, а будто и не остывает лето. Свод небес чист, высок, льет и льет ласковые лучи. Тишина. Пернатые отпели, а кукушка та и вовсе подалась вдаль от родных мест. И это хорошо, что в лесу тишина. Лучше слышно. А ему, Лене Голикову, партизанскому разведчику, слышимость сейчас важней всего. Лес не поле. В поле, насколько глаз хватает, можно видеть. А в лесу — не дальше своего носа. Здесь что ни сучок, то препятствие глазу. Поэтому в лесу слух надежнее зрения.

Леня Голиков лежит в овражке близ большака, бегущего просекой, и прислушивается. Он простоволос, бос, в рубашке навыпуск, зато под рубашкой — на ремне и под ремнем, у него целый арсенал: две гранаты и пистолет.

Пробегает, тарахтя, телега. На передке немец кучер. Сидит, втянув голову в плечи, и глазом в сторону не поведет. Для него сделать это, все равно что заглянуть в глаза смерти. Едет и молится, наверное, немецкому богу, чтобы поскорее вынес на полевую дорогу, подальше от страшных хозяев здешних мест — партизан.

Стрекоча, как кузнечик, проносится мотоцикл. В люльке, вполоборота к лесу, немецкий автоматчик. У этого вид бесстрашный, смотрит гордо, как петух, уповая на автомат.

Вдруг нежно, как пчела, зажужжала вдали легковая машина. Неужели она, та, которую на всех дорогах, ведущих из Пскова на Старую Руссу, подстерегают партизанские разведчики. Глаз, устремленный на дорогу, подтверждает догадку: идет немецкий «оппель». Пора, Голиков, выходи! Медлишь? Может, боишься? Как-то, по другому поводу, уже было спрошено. И с усмешкой отвечено: «Это мы не проходили». А для тугодумов добавлено: у них в Лукине, где он родился и жил, уроков боязни не было. Преподавали одну храбрость. Чего же медлишь? А, хочешь, чтобы «оппель» подбежал ближе. Вот он, почти рядом!..

Леня Голиков выскакивает на дорогу и, сорвав чеку, бросает гранату. Два тела — маленькая граната и огромный «оппель» — какое-то время мчатся навстречу друг другу и, соприкоснувшись, растворяются в гремучем залпе пламени. Взрыв поднимает «оппель» в воздух и, перекувыркнув, шмякает оземь. Леня Голиков, переждав взрыв в кювете, выскакивает на дорогу и со всех ног мчится к «оппелю». Хочет оказать помощь пассажирам? Пассажиры — враги, а на войне с врагами один расчет — смерть, если враги не сдаются. А эти, наоборот, не сдаваться ехали, а убивать. Нет, не пассажиры интересуют Леню Голикова, а пассажирский багаж, точнее, то, что в багаже. Вот он, багаж, — портфель в горящем «оппеле»! Леня, загораживаясь от огня и дыма ладошкой, выуживает портфель из машины, и в ужасе отступает перед вторым действующим лицом, которое без его помощи вываливается оттуда же. Генерал! Целый и невредимый, хотя и опаленный, как гусь, живьем попавший на вертел, генерал! Ну, с фашистами, хотя и в генеральском чине, у Лени разговор короток: «Хенде хох!» — и пистолет в живот.

Леня так и сделал. И очень удивился, когда генерал, увидев перед собой мальчишку, вдруг рассвирепел, затопал ногами, и горой — а туша была немалая — понесся на Леню Голикова. Вот он ему сейчас покажет — задушит, а задушив, растопчет, чтобы и следа от этого русского пацана-поганца не осталось…

С этим на уме он и умер, не успев осуществить задуманного. Пуля Лени Голикова оборвала генеральскую жизнь, не дав тому осознать, что непослушные мальчишки становятся вполне послушными мужчинами, когда Родина зовет их на помощь.

Фронт стоял против фронта. Шел второй год войны. Наши, отстаивая Ленинград, как могли отбивались от врага, изматывая его беспрерывными контратаками, а гитлеровцы, щадя свои тающие резервы и уже не надеясь взять город на Неве живой силой, били его железом — бомбами, снарядами, минами. И лишь на одном участке гигантской передовой, окружавшей город Ленина, было затишье. И не потому, что ни мы, ни немцы не решались атаковать друг друга. Такие намерения были. Больше того, взаимные атаки разыгрывались даже на штабных картах той и другой стороны. Но когда доходило до дела, саперы — наши и немецкие — говорили «нет», и атаки умирали, не родившись. А все потому, что между нашими и немецкими позициями лежало минное поле, которое не поддавалось разминированию. Четырнадцатого августа второго года войны в штаб советской части, державшей оборону на этом участке фронта, пробрался партизанский гонец. Его принял командир части и, переговорив, приказал вызвать саперного начальника. Начальник пришел, и командир, как награду, торжественно вручил ему чертеж новой мины, изъятый псковскими партизанами.