Геннадий Михасенко - В союзе с Аристотелем

— Вы чего? — удивилась Катя.

— Так, — ответил Юрка.

— Тебе понравилось кино? — спросил Валерка. — По-моему, даже лучше, чем вчера.

— Лучше. Особенно про братца Кролика и братца Тигра.

— Тигр не братец, — заметил Юрка, — а просто тигр. Такие проходимцы братцами не бывают.

Юрка поднял голову. Гудели телеграфные столбы. Из-за большого, похожего на кукиш, облака выглянула луна, выглянула осторожно, как девчонка из-за угла, — далеко ли водящий и нельзя ли зачикаться; поскольку водящего не оказалось вовсе, луна смело покинула укрытие и поплыла в невесомости, чем-то несомненно довольная: то ли бескрайностью своего пути, то ли тихой ночью на земле, то ли гудением столбов, то ли тем, что по улице идут рядышком три человека и беседуют.

— А ты правда вчера от нас задумчивой ушла? — спросил Юрка.

— Какой?

— Задумчивой. Ну, ты о чем-нибудь думала?

— Думала.

— О революции?

— Нет. О боге.

— Ну да, о революции — в смысле о боге?

— Я думала, что бог необязательно наказывает сразу. Он может наказать потом: через десять лет, через двадцать или еще позже.

Юрка какой-то миг подумал, потом присвистнул и проговорил:

— Ерунда. Учителя вон сразу наказывают, тут же. Раз — и угол! Два — к директору! Я вон Фомке галошей треснул, так Галина Владимировна сразу записку родителям написала… А по-твоему выходит, что через пять лет она пригласит папку и скажет: вы знаете, товарищ Гайворонский, сейчас ваш сын восьмиклассник, но когда он учился в третьем классе, он Лукина чернилами обрызгал — его надо наказать… Смешно. Еще смешнее через десять лет, когда я буду работать уже на заводе.

— То учитель, а то бог, — заметила Катя.

— Учитель, если хочешь знать, в тыщу раз важнее бога, потому что он учит, а бог?.. Что делает бог? Где он?.. А-а! — Мальчишка махнул рукой и отвернулся — мол, это такая галиматья, что и говорить-то не хочется, но взглянул на луну и добавил: — Даже вон луна в тыщу раз важнее бога, потому что она светит.

Катя молчала — она опять думала. «Может быть, в ней все еще продолжается та революция?» — подумал Юрка, вспомнив слова Аркадия.

Валерке рассуждения друга о боге понравились, однако он решил сменить тему разговора — хватит донимать Катю.

— Тебя мать сразу отпустила? — спросил он.

— Нет. Сперва не хотела. Сиди, говорит, нечего, говорит, там делать, хватит вчерашнего.

— А потом?

— Потом я соврала — сказала, что за мной опять мальчишки придут. Тогда она сразу: ну их, говорит, к чертям, твоих мальчишек, уматывай, говорит.

— И ты умотала?

— Так видишь…

— Она нас боится, — с радостной значительностью заметил Юрка. — И ты совсем не соврала. Мы и вправду могли прийти… Ага ведь, Валерк? Увидели бы, что тебя нету, и — фьють! — прибежали бы, и не одни, а всем классом.

— Ну уж, — недоверчиво улыбнулась Катя.

— В миг бы! И Галину Владимировну прихватили бы. Твоя мать и Галину Владимировну боится, — сказал Юрка, вспомнив подслушанный из-под парты разговор учительницы с Поршенниковой, в котором, по мнению мальчишки, так и сквозила эта боязнь. — Она всех теперь боится. Набедокурила — вот и боится.

И Юрка только сейчас осознал вдруг, почему он в обращении к Поршенниковой ненарочито смел и серьезен — он знал о ней правду. Ту правду, которую она должна таить, уберегать от гласности, почему ей и приходится побаиваться их, мальчишек, и, может быть, даже лебезить перед ними и перед учительницей.

— А после того старуха была у вас? — спросил Юрка.

— Нет.

— А этот, с бородой?

— Тоже нет. Один раз я видела его сумку в сенях, но потом она пропала.

— Надо было кирпичей туда наложить.

— Может, он без тебя приходит? — предположил Валерка.

— Не знаю.

— До этого он часто бывал?

— Часто. Даже вдвоем приходили. А в пасху втроем пришли, считали какие-то деньги, а потом молились.

— Кого-нибудь обворовали, — сказал Юрка. — Вон петуха Валеркиного слопали, а там еще… В пасху, говоришь?

— В пасху.

— Хм.

— Это святой божий день — им много подают.

— Интересно, — протянул Юрка. — Значит, мы тоже вроде сектантов, раз славить ходим?.. Ничего себе!

Над Новым городом вознесся серебристый смерч телемачты. До нее было около пяти километров, но в ночи она казалась ближе, даже ближе бугра, на котором стояла; эта мачта рождала представление, что там, на бугре, раскинулся не жилой район, а стартовая площадка космодрома.

— Кать, а ты сейчас молишься? — спросил Валерка.

— Нет. Зачем, раз не заставляют?