Николай Печерский: Жаркое лето

Дед Антоний подошел к машине, сердито сказал:

— Чего орешь на всю степь? Тоже мне хлюст! Подвезешь ай нет? Открывай калитку…

Шофер безропотно дернул ручку, впустил в кабину деда Антония. Ванята полез по скату в кузов. Машина подождала минутку и снова помчалась вперед.

Платон Сергеевич стоял возле зеркала, надевал галстук. Он увидел, как открылась дверь и в просвете ее появилась голова мальчишки в кепке, похожей на голубятню.

— Можно, Платон Сергеевич?

Парторг подергал узелок галстука, распустил его, как шнурки на ботинках, обернулся к нежданному гостю.

— Заходи. Галстуки умеешь цеплять? Что-то не получается. Забыл систему…

Ванята вошел в комнату. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как был он в гостях и пил чай с конфетами. Стоял возле окошка стол, заваленный книжками и бумагами, висела на стене фотография; в стакане с водой краснели три гвоздики.

Только Платон Сергеевич был каким-то иным, непохожим. Наверно, оттого, что в новом пиджаке вместо гимнастерки и белой рубашке с непослушным воротничком.

— Не умеешь, значит, цеплять? Ладно, без украшений обойдемся. Какая твоя точка зрения?

— Не знаю, Платон Сергеевич… Я, знаете, чего пришел?

— Конечно! Ссориться пришел. Сколько мы с тобой не разговаривали?

— Неделю…

— Плохо считаешь. Неделю и четыре дня.

— Я же не хотел. Это так получилось… я рассказать пришел… можно, Платон Сергеевич?

— Давай… садись на диван.

Ванята сел, положил руки на колени.

— Не нравишься ты мне сегодня, — сказал Платон Сергеевич. — Что там у тебя — говори. А то в клуб опоздаем…

В горле Ваняты что-то запнулось — тугое, противное. Будто купался в речке и хлебнул теплой воды. Ванята закрыл лицо ладонями, тихо и печально заплакал.

— Я не могу больше, Платон Сергеевич. Я никуда не пойду…

— Что ты? У нас же праздник! Дожинки. Вот чудак!

Парторг придвинулся к Ваняте, обнял его за плечи крепкой, дрогнувшей на миг рукой.

— Ну, перестань. Слышишь!

Ванята не отнимал от лица ладоней. Будто в ковшик, падали в них одна за другой теплые соленые слезы.

— Я к вам пришел… я хотел сказать, Платон Сергеевич…

Он умолк на минуту. Сдерживая дрожь в голосе, быстро сказал:

— Платон Сергеевич! Женитесь на моей маме. Я разрешаю…

Парторг еще крепче сдавил пальцами Ванятино плечо.

— Ах, ты ж, Ванята! Ну какой ты еще маленький! Вот, значит, отчего поссорился! Чудак ты! Перестань, я тебя прошу…

Ванята притих.

— Я честно, Платон Сергеевич. Я…

Платон Сергеевич быстро поднялся.

— Не смей об этом! Я запрещаю!

На лбу его, разделяя брови, прорезалась глубокая ямка. Он искал слова, чтобы высказать мысли, которые должен понять сейчас мальчик в синем комбинезоне.

— Ванята, если ты хочешь, можешь быть моим сыном, — ласково сказал он. — Ты слышишь?

— Слышу, Платон Сергеевич…

— У меня никого на свете нет. Я тебе уже говорил… Будешь моим сыном?

— Буду, Платон Сергеевич.

— Честно?

— Я же сказал — я честно…

— По-партийному?

— По-партийному, Платон Сергеевич!

— Давай руку. Вот так! Теперь иди умойся. Чернила на носу. Ты что — носом пишешь?

— Я сегодня не писал, Платон Сергеевич…

— Не рассуждай. Раз отец сказал, значит — точка. В коридоре умывальник.

Ванята долго плескал в лицо холодной водой, тер щеки полотенцем. Посмотрел в круглое тусклое зеркальце на стене, смахнул пальцем последнюю слезу и вошел в комнату.

— Эликсиром брызнуть? — спросил Платон Сергеевич, кивнул головой на пузырек с красной резиновой грушей.

Ванята улыбнулся.

— Не надо. И так сойдет.

— Тогда пошли. Опаздываем уже.

Платон Сергеевич вел за руку Ваняту. На пиджаке его позванивали тихим серебряным звоном ордена и медали. Ванята старался не отставать, шагал рядом со своим новым отцом размашистым шагом.

— Всех на дожинки пригласили? — спросил погодя Ванята.

— А как же! Всю вашу бригаду.

— Стенную газету возле клуба видел. Там только ухо Сашкино получилось. Не попал он в кадр…

— Верно, не попал, — ответил парторг. — Я уже давно про этого Сашку думаю. Надо из него все-таки порядочного человека сделать. Какая твоя точка зрения?

— Не знаю, Платон Сергеевич. Он…

— Нет, тут даже думать нечего… Сашка ж сейчас, — ну как тебе лучше сказать, — ну, как крот, что ли — вслепую живет. Куда толкнут, туда и лезет… Сам я, Ванята, виноват. Сплоховал, одним словом…

— При чем тут вы, Платон Сергеевич?