Айвен Саутолл - Пусть шарик летит

— Поверить не могу. Кто-то сбросил тебя с парашюта.

— Вы не можете подняться выше?

Полицейский покачал головой.

— Мальчик может пройти там, где мужчина не может. Я проиграл, Джон. Ты — король.

— Я — король?

— Да. Ты — король. Ты совершил невероятное.

— Спасибо, сэр.

— Ты уже не боишься?

— Нет, сэр.

— Почему? Потому что люди ушли?

— Да. И потому что вы на меня больше не сердитесь. Потому что вы, после того как поднялись на дерево, больше не ругали меня.

Полицейский не был зол, но ему было страшно.

— Почему ты это сделал?

— Чтобы сказать: «Привет, Солнце!» И я сказал.

Человек опустил глаза.

— И оно того стоило, малыш?

— Честное слово, стоило.

— А теперь нам надо спустить тебя вниз, чтобы ты сказал: «Привет, Земля!» И я вижу только один путь. Нужна раздвижная пожарная лестница, но как мы ее сюда загоним, ума не приложу. Выбрать бы тебе дерево у дороги…

— Оно могло быть только этим, сэр, чтобы никто не увидел.

Полицейский покачал головой.

— Поразмыслю об этом попозже. Можешь продержаться еще полчаса?

— Нет, сэр.

— Не можешь? — Полицейского затошнило при мысли о том, как далеко была земля.

— Не то что не могу, сэр. Не хочу. Если вы уйдете и пообещаете не смотреть, я сам спущусь.

— Джон, это нечестно. Я так не могу. Мой долг — обеспечить твою безопасность.

— Почему?

— Это так, и все. На то я и полицейский. Будь на твоем месте другой мальчик… Маленький дьяволенок, который залез, чтобы позабавиться. Его я бы, возможно, оставил, но всыпал бы ему по первое число.

— Вы собираетесь и мне всыпать?

— Нет, Джон… Ты — особый случай.

— Потому что у меня церебральный паралич?

Полисмен вздохнул.

— И да и нет. Не только из-за этого. Ты единственный мальчик в моей жизни, который взобрался на дерево, чтобы поговорить с солнцем в дождливый день.

— Когда я начал взбираться, дождя не было. Я не дурак.

— Я этого не думал.

— Я сказал: «Привет, птицы! Привет, облака!» И еще я сказал: «Привет, Господь Бог!»

— Ты так сказал, Джон? (Мальчик сам был как своего рода бог, как судия, которому дано было судить старого человека.) Думаю, мне придется остаться здесь, Джон. Я договорюсь, чтобы прислали лестницу. Кто знает, может, она и мне понадобится.

— Пожалуйста, не надо лестницы, сэр. Мне она не нужна. Совсем не нужна. Просто закройте глаза и дайте мне попробовать.

— Нет! Ты этого не сделаешь! — Голос полицейского вдруг изменился и стал тонким и пронзительным. Джон заметил это с удивлением. — Вздумай только, и будешь ждать там полдня.

— Я не собираюсь ждать, сэр.

— Ты должен.

— Пожалуйста, сэр, пожалуйста!

— Слушай меня! — Голос звучал пискляво, почти по-женски. — Делай, что говорю, ты, дьяволеныш. Я своей жизнью ради тебя рискую.

Пароксизм страха, почти ужаса охватил Джона, и полицейский услышал, что он плачет. И этот плач заставил мужчину возненавидеть самого себя и прикусить губы с такой силой, что должна бы выступить кровь. Он уже в открытую рвал из расщелины застрявшую ногу. Отступать было поздно. Подошва ботинка переломилась, и ее заклинило в дереве, а нагнуться, чтобы высвободить ногу, он не решался и не мог.

— Эй вы там, внизу, — завопил он не своим голосом.

И они вышли из укрытия с другой стороны эвкалипта и из-под дуба. Какие-то секунды — и они уже уставились вверх, человек десять или больше.

— Нужна спасательная команда, и быстро. Здесь ничего не поделаешь.

Все эти люди никуда не уходили. Они прятались. Они, должно быть, слышали каждое слово. Полицейский обманул его.

— Больше сюда никто не полезет. Под дождем это слишком опасно. Хватит и меня одного. Не хочу рисковать чужой жизнью. Чужая кровь не должна упасть на мою голову.

Прижавшись грудью к ветке, Джон рыдал. О, только подумать, что такой прекрасный день был так загублен!

— И дозвонитесь до его родителей. Ради Бога, сделайте, чтобы они вернулись домой.

Джон посмотрел вниз на колыхавшееся под ним серо-зелено-коричневое марево. Перед глазами все расплывалось, словно он смотрел в окно, омываемое струями дождя. Утопая в этом мареве и силясь сохранить вертикальное положение на изгибе отходившего от ствола сука, стоял констебль Бэрд. Вид у него был несчастный: его мучили угрызения совести. Он молчал, и ему было явно не по себе. Боль в зажатой ноге терзала его. Не в сломанной, не вывихнутой, просто в неестественно согнутой и намертво заклиненной. Лицо у полицейского осунулось, на нем обозначились морщины и легли серые тени. Извиваясь, как выброшенная на берег рыба, он всячески пытался освободить ногу. Почему он ничего не сказал людям на земле?