Айвен Саутолл - Пусть шарик летит

— Привет, Перси!

У Перси на поводке тявкающий австралийский терьер. Еще совсем рано, и десяти нет, а у Перси уже такой вид, словно его за волосы через лес протащили. Он всегда так выглядит. Терьер чуть больше кузнечика, а тянет со страшной силой. Рвется в разные стороны и издает ужасные звуки, вот-вот подавится. С таким щенком забот полон рот.

— Да что с тобой, наказание ты мое? — взвыл Перси. — Задохнуться хочешь, что ли?

— Привет, Перси!

— Привет, Джон!

— Ты куда?

— Угадай, — выдохнул Перси и, спотыкаясь, устремился за терьером.

— Я с тобой, Перси.

— Ну, кроха, — кричал Перси терьеру, — уж от старости ты не умрешь!

— Эй, Перси!

Крик его был как малыш на коротеньких ножках, который никого не может догнать.

Улица снова опустела. Ни Перси. Ни Сисси Парслоу. Ни Гарри. Ни Мейми. И муравей исчез.

Проехала машина Гиффордов.

Мистер Гиффорд — член совета графства. Очень важный. В праздничные дни приходит в школу и закатывает речь на полчаса. Сам жирный, волосы седые, щеки багровые, а нос — как кучка красного гравия, красный и шишковатый. На заборе у него висит табличка: «Осторожно. Стреляют». Ребята стараются ходить по противоположной стороне, а то вдруг выстрелят из пушки. Мама говорит, что табличка эта висит уже лет тридцать, во всяком случае, с тех пор, как они поселились на Уилсон-стрит. Мистер Гиффорд, похоже, никого за это время не убил, если только не хоронил тела тайно и не договорился с констеблем Бэрдом, чтобы его не арестовывали.

Мимо проехал бакалейщик.

— При-ири-привет, мистер Нигель!

Мистер Нигель, наверное, подсчитывает свои доходы.

Камень из Скоуна вдруг сделался слишком твердым. Через некоторое время так всегда бывает. Даже короли, когда их короновали, не должны были сидеть на нем часами.

«Э-э-эх! — сказал Джон. — Л-л-лучше уж займусь своей дурацкой моделью». И тогда что-то внутри у него взорвалось — ба-бах! — словно миллионы кусочков разлетелись в разные стороны. «Не пойду я в дом! Ни за что не пойду!» Он не сознавал что судорожно бьет рукой по бедру и заикается. «Буду делать что хочу. Я-я-я п-построю д-домик на д-дереве».

Потрясающая мысль. Она возникла сама собой прямо с неба свалилась.

Джон повернулся, чтобы бежать, но споткнулся и, к своему изумлению, упал на жесткий гравий подъездной дорожки.

Несколько мгновений он лежал не двигаясь. Было не так уж и больно, по очень обидно. Он весь дрожал. «О, Боже», — простонал он и, неловко двигаясь, переполз на травянистую обочину, ниже камня из Скоупа. Дрожащей рукой, после нескольких попыток, стряхнул впившиеся в тело острые камешки. Крови было немного: он ободрал колено и оцарапал локоть. «Нечестно! Другие ребята так не падают».

Мама скажет: «Как это случилось? Как ты умудрился упасть и так себя поцарапать? Разве ты не клеил свою модель? И не делал работу о сырах? И ты не отдыхал? Когда стоят, не падают. Ты упал, потому что бегал».

Медленно и осторожно он выпрямил ноги и попытался расслабить мышцы, чтобы не дать этой дурацкой дрожи завладеть им по-настоящему. Слишком уж он возбудился. Взрослые вечно говорят, что ему нельзя чересчур возбуждаться. Только что они о нем знают? Все равно что велеть дереву не расти и зерну не давать ростков. Хуже всего, что он упал на дорожке и теперь каждый прохожий может его увидеть. Его могут заметить старые сплетницы, которые любят подглядывать из-за занавесок. Могут вернуться Мейми, или Гарри, или Перси. Сисси Парслоу вместе со своими жуткими сестрицами может заметить его из своей машины и вдоволь посмеяться.

Джон молил, чтобы дрожь прекратилась. «Не сегодня, только не сегодня, пожалуйста».

И тут, когда он этого так не хотел, послышался шум приближавшегося автомобиля. Машину останавливали, дверца хлопала, но мотор не выключали. Это, конечно, булочник. Если он заметит, в каком Джон состоянии, узнает мама. Тогда всему конец: второго такого дня никогда не будет. «Я же тебе говорила, — скажет она. — Ну разве я тебе не говорила, Джон? И что только люди обо мне подумают! Оставить тебя одного!»

На четвереньках Джон полз по травянистой обочине. Встать он боялся — его могут увидеть. Когда арка из фруктовых деревьев скрыла его, сделала невидимым с дороги, он втиснулся в чащу зарослей, но неглубоко, чтобы не пораниться о колючие ветки. Можно бы вернуться к дому, но он не был уверен, что устоит на ногах. А ему почему-то было очень важно, чтобы о случившемся не узнала ни одна душа. Обычно его это мало тревожило, но сегодня это было важно для его самолюбия. Сегодня он не был маленьким инвалидом. Сегодня он был Джоном Клементом Самнером, и в его жилах текла настоящая красная кровь. И этот мальчик жил внутри другого, того, кого бьет дрожь, чьи руки и ноги дергаются, кто не может писать без помарок.