Виктория Вартан - Арминэ

Улыбку как ветром сдуло с лица Гаянэ, и она вновь растерянно посмотрела на меня.

— Знаешь что? — разозлился я. — Не хочешь вместе с нами смотреть картинки, тогда мотай отсюда и не мешай хоть нам! И вообще, не приставай больше!

Я стал листать книгу и так увлекся, что забыл обо всем. Я рассматривал картинку за картинкой, слушая Гаянэ — а она так умела рассказывать, что просто заслушаешься, — не поднимая головы, забыв о времени и не думая о том, что надо отправляться с Грантиком в горы за чабрецом. Одним словом, я путешествовал вместе с Гулливером, встречая на каждом шагу всякие чудеса и уже ни о ком и ни о чем не помнил.

Мы листали последние страницы книги, когда вдруг за нашими спинами что-то не то звякнуло, не то щелкнуло, а затем я услышал испуганный возглас Гаянэ: «Вай, мама-джан!», заставивший меня быстро обернуться. Мой младший брат стоял за нами и со злорадной ухмылкой сжимал в руке косу, в другой — огромные садовые ножницы. Он отхватил ими косу Гаянэ!

— Вай, он обрезал мою косу! — в ужасе воскликнула Гаянэ и горько расплакалась.

Потрясенный, не веря собственным глазам, я молча уставился на жалкий огрызок косы, что нелепо торчал у нее за левым ухом. Вторую он, видно, не успел отрезать. Я пришел в дикую ярость.

— Ты что, сдурел?!

— Ты сам сдурел! Пусть не ходит сюда! Пусть не ходит сюда!

— Зачем ты ее так изуродовал? — Я показал на плачущую Гаянэ. — Посмотри, на кого она теперь похожа?

— На кого? На кошку без хвоста!

Услышав, что она стала похожа на кошку без хвоста, Гаянэ заревела пуще прежнего, некрасиво скривив рот, и вид у нее был до того убитый и потерянный, что я, коршуном налетев на брата, влепил ему хорошую затрещину.

— Зачем, зачем ты отрезал ей косу? Объяснишь ты или нет? Что она тебе сделала плохого?

— А за-а-чем, — плача и держась за горевшую щеку, спросил Грантик, — ты в тот день обкорнал быкам хвосты?

— Что?! — Я прямо опешил от неожиданности. — Ишачья голова! То были быки, а это девочка. У нее не какие-нибудь грязные хвосты, а косы! Разве это одно и то же?

— Все равно — что косы, что хвосты.

— Как — все равно? — двинулся я со сжатыми кулаками на брата. Он испуганно попятился назад, бросив на землю косу. — Как — все равно? И потом, как будто ты не знаешь, что я остриг быкам хвосты, чтобы сделать из бычьего волоса помазки для старшины!

— А из ее волос еще лучшие помазки получатся!

— Как? По-ма-азки из… моих волос? — горестно вскрикнула Гаянэ и, не в силах вынести такое унижение, разрыдалась с новой энергией.

Мне стало до того ее жалко, что я кинулся на Грантика и стал колотить его.

— Ты, ты… — вырвавшись из моих рук, пробормотал Грантик. — Ты из-за нее меня так… Ты больше мне не брат! Никогда уже больше не приходи ко мне! Слышишь, никогда! — крикнул он уже с улицы и побежал к себе домой — жаловаться нани.

Как-то после этой ссоры я стоял на улице, сунув руки в карманы, и от скуки глазел по сторонам. Я, конечно, видел Гаянэ (у нее теперь была короткая стрижка) у ворот дома ее тетки, видел, как она вместе с какой-то девчонкой возилась с котенком, и не было у меня никакой охоты подойти к ним. Представляете, они пытались втиснуть несчастного, жалобно мяукающего котенка в кукольное платье! Только девчонки и могут придумать такое. Я вспомнил Грантика.

Уже несколько дней я не виделся с моим младшим братом, и, конечно, мне его здорово не хватало, но я изо всех сил крепился: не желал первым идти к нему мириться. Я считал, что он провинился, значит, он я должен был сделать первый шаг к примирению.

Словом, я стоял на улице и оглядывал прохожих сельчан и проезжавшие мимо меня редкие грузовики и арбы, решительно не зная, куда себя девать, как вдруг увидел приближающегося ко мне верхом на лошади дядюшку Манвела. Я невольно залюбовался, до того красивая у него была лошадь — шаг ровный, неторопливый. Все знали, что дядюшка Манвел гордится своей лошадью и холит ее, как только может.

— Ай-та, — сказал он, остановив лошадь возле меня, — ты на лошади умеешь ездить?

— Да. А что? — соврал я, потому что мне вдруг до того захотелось проехаться на лошади перед девчонками.

— Тогда садись-ка на нее и отведи в конюшню. А то я ее, бедную, загнал совсем. Да еще в такую жару, как сегодня. С самого утра она не пила, не ела, совсем ее заморил. Даже совестно.

Спешившись, он ласково потрепал лошадь по холке.

— Там, в конюшне, есть и овес, и вода, отведи ее, будь добрым мальчиком. А мне срочно нужно зайти в сельсовет по делу. — И он показал рукой на небольшое двухэтажное здание, стоявшее по соседству с бабушкиным домом.