Екатерина Мурашова - Гвардия тревоги

«Тьфу ты, черт! Опять он!» — не на шутку разозлилась Тая и сердито фыркнула. Мальчик снова удивленно пожал плечами, кивнул насупившейся девочке и пошел искать себе место.

Пока Тая переживала свою оплошность («Что он, интересно, теперь обо мне думает?!»), из незамеченной ею низенькой двери в торцевой стене появился очень высокий, сутулый и совершенно седой человек. Сильно припадая на правую ногу, он прошел к учительскому столу.

Заметив учителя, одноклассники стремительно перераспределились и молча вытянулись возле своих парт.

Тая тоже встала возле выбранной парты. Никто на нее не смотрел. Все смотрели на учителя, ожидая его слов. Тут Тая наконец позволила себе внимательно разглядеть своих будущих одноклассников всех разом…

…И ей стало так страшно, как до сих пор было всего только один раз в жизни.

Реальные одноклассники оказались именно такими, какими представлялись ей в недавних кошмарах. Такими, какими они никак не могли быть. И все же были — высокими, худощавыми, похоже одетыми и с одинаковыми выражениями на одинаковых лицах. То есть лица их, конечно, были разными, одинаковыми были глаза, а еще точнее — выражение глаз, а в них…

— Здравствуйте, ребята! — сказал между тем седой учитель глуховатым приятным голосом. — Я очень рад снова вас всех видеть. Прежде чем мы с вами начнем наш первый урок…

«А-а-а, мамочка-а! — мысленно взвыла Тая. — Куда это я попала?!»

На стене в большой комнате гулко пробили часы. Стоящий у окна Дима вздрогнул — он все еще не мог к ним привыкнуть.

— Если хочешь, я не буду их заводить, — мягко предложила бабушка, явно наблюдавшая за внуком. — Сама привыкла за много лет, а других, я понимаю, может раздражать…

— Пускай будут, бабушка, — не оборачиваясь, к зал Дима. — Мне не мешает. Я их уже почти полюбил.

— Да, — вздохнула бабушка. — Я уж вижу, что ты не слишком-то похож на нынешних…

— Я похож на самого себя, — возразил Дима и, помедлив, добавил: — С твоего позволения…

Бабушка громко вздохнула, но больше ничего не сказала.

Дима смотрел. Вид из большого полукруглого окна гостиной был такой, что не оторваться. Папа сказал, что квартира на седьмом, последнем этаже стоила почти на треть дешевле. Это невозможно было понять. За окном расстилались разноцветные живые крыши. После каждого дождя от них поднимался пар, и они как будто шевелились и делались еще ярче. Словно множество волшебных ковров-самолетов собиралось разом взлететь. Это было весело и красиво. Из-за каждой трубы в любой момент мог выглянуть Карлсон. Внизу, в глубине, посередине тесного асфальтового двора рос старый разлапистый клен. Несмотря на конец лета, его верхние листья уже отчетливо багровели сквозь зелень. «В городе, особенно в центре, деревья желтеют и краснеют раньше, — объясняла бабушка. — У них трудная жизнь».

Она говорила о деревьях так, как говорила бы о людях, соседях. А слово «город» отчетливо проговаривала с большой буквы — «Город». И никогда не называла его по имени, как будто бы других городов на свете не существовало.

— Моя мать, а твоя бабушка — умная, интеллигентная, но довольно экстравагантная дама, — сказал Диме отец, когда они уезжали из Москвы. — Тебе придется к ней привыкать.

Тогда Дима ничего не ответил, но про себя подумал, что бабушкины странности наверняка не самое сложное из того, к чему ему предстоит привыкнуть. Он видел бабушку три года назад и даже жил у нее на старой квартире вместе с отцом и братом на зимних каникулах. Никаких конфликтов между Димой и бабушкой, помнится, не было.

Бросив последний взгляд на расстилающиеся за окном крыши, Дима взял с этажерки список продуктов и кивнул бабушке, которая читала книгу, расположившись в кресле между торшером и огромным фикусом. Фикус был представлен Диме сразу после переезда. По словам бабушки, он имел немецкое происхождение, собственное имя — Вольфганг и сложный, а говоря откровенно, так и просто прескверный характер. Дима не очень понимал, как может быть прескверный характер и немецкое происхождение у фикуса, но с бабушкой, естественно, не спорил. Когда входил в гостиную по утрам, с Вольфгангом, на всякий случай, здоровался. Фикус, разумеется, хранил высокомерное молчание.

За два месяца совместной жизни принципы ведения небольшого домашнего хозяйства Дмитриевских практически уже установились. Отец — Михаил Дмитриевич Дмитриевский — работал и выполнял мелкий текущий ремонт. Качество ремонта не обсуждалось. Бабушка — Александра Сергеевна — готовила еду на всех и мыла посуду, снимая для этого кольца и надевая нежно-розовые пересыпанные тальком перчатки. Дима по списку закупал продукты в двух ближайших магазинчиках, гулял вечером со старой бабушкиной болонкой Фаиной (днем бабушка гуляла с собачкой сама — для моциона) и по субботам драил с порошком все кастрюли. Одежду стирали в стиральной машине или отдавали в химчистку. Бабушка гладила для себя и сына. Дима справлялся сам. Впрочем, как и большинство его сверстников, он предпочитал джинсы и куртки с капюшоном, которые не надо гладить. Раз в неделю приходила домработница (та же, что посещала бабушку на старой квартире) и делала большую уборку.