Евгений Юнга - Кирюша из Севастополя

— Про нас объявлено, — усмехаясь, сказал Кеба. — Понимаешь, почему ни одной души не встречаем? Кому охота на пулю нарваться!.. Вот гады! Дай-ка твой перочинный ножичек…

Маленький моторист вытащил из ножен трофейный тесак.

Кеба поддел тесаком лист с немецким приказом, сорвал со столба, швырнул наземь и растоптал в клочья.

— Не приходилось бывать в наших местах до войны? — остывая, спросил он. — На дороге, что на главной улице в Новороссийске: туда и сюда, в Анапу, в Мысхако, в Южную Озерейку, на конях и на бричках, на своих двоих и на автобусах, кому как нравилось, полно людей. Все жило, как полагается, а сейчас пустота…

— Полундра! — прервал его Кирюша, с тревогой всматриваясь в пыльное облако над дорогой за поворотом. — Вижу!

— Кого?

— Не могу разобрать.

Маленький моторист вытянул руку вперед, к лысому холму, чью вершину делила пополам желто-серая лента шоссе.

Рулевой спохватился и сильным, но мягким нажимом ладони заставил Кирюшу присесть к земле.

— Перебегай в кукурузу.

Кирюша на четвереньках переполз через полоску пустыря между шоссе и кукурузным полем и, сведя вместе несколько стеблей, осторожно приподнялся.

Тотчас его дернули за полу ватника.

— Не торчи, будто суслик на задних лапках! Ложись и замри! — прошипел рулевой.

— Узнал? — опускаясь на землю, шепнул маленький моторист.

— Вроде колонны. Фрицы маршем следуют… или кого ведут…

Наступила долгая пауза. Монотонно и скорбно шелестели над головами притаившихся моряков стебли, раскачиваемые ветром; шквалом проносилась бора, разнося повсюду едкую пыль, щекочущую ноздри.

Кирюше неудержимо захотелось чихнуть. Он с такой силой зажал нос, что на глазах выступили слезы от боли, но тут же обомлел, услышав чиханье Кебы.

Рулевой поспешно стащил шапку и уткнулся в нее.

— Идут, — прошептал маленький моторист. — Слышишь?

Со стороны дороги нарастало шарканье ног, зазвучали, приближаясь, непонятные выкрики, послышалось ленивое фырчанье автомобиля. Заглушая шелест кукурузных стеблей, оно задержалось напротив зарослей, где укрылись Кирюша и Кеба, словно автомобиль застрял на одном месте, затем начало перемещаться, постепенно удаляясь и затихая.

Оба моряка, привстав, бесшумно раздвинули стебли.

То, что увидел Кирюша, запомнилось ему навсегда.

Извиваясь в сером облаке пыли, по дороге брела несчетная толпа женщин и подростков с узелками за плечами. Головы идущих поникли. Сгорбясь от холода, опустив уши пилоток, немецкие солдаты двумя цепочками протянулись по обе стороны толпы, держа наготове черные автоматы. Замыкал печальное шествие броневик. Рыльца пулеметов его башенки были обращены на безоружных подростков и женщин.

— Обознался я, — протяжно и хрипло сказал Кеба: — наших ведут. Новороссийцев, а может, еще откуда.

Тяжелым взглядом он проводил угоняемых неведомо куда женщин и подростков, а когда толпа растворилась в пыли на горизонте, коротко проговорил:

— Ходу!

И, зашагав рядом с Кирюшей, надолго умолк.

Им пока что везло. Дорога и поля, прорезаемые ею, были пустынны от края до края. Ни следа жизни не различали в них зоркие по-морскому глаза Кебы и Кирюши. Равнина и волнистые бугры, кое-где выступавшие на ней, жили только разноголосицей студеной боры. Лишь дважды после встречи с угоняемой неведомо куда толпой они были вынуждены ради собственной безопасности залечь, где пришлось: вначале, около полудня, в поле подсолнухов, когда со стороны Новороссийска промчался по дороге легковой автомобиль с немецкими офицерами, а вторично — в придорожной канаве, когда мимо протрусил на мотоцикле, проверяя целость проводов, и остановился на дороге вражеский связист. Кеба и Кирюша лежали так близко от него, что хорошо разглядели неестественно сизый, не то от холода, не то от пристрастия к вину, длинный нос, торчащий из-под шарфа, которым немец по-бабьи обмотал всю голову.

— Заканителился, гад! — проворчал Кеба, едва немец взгромоздился на мотоцикл и завилял по дороге от столба к столбу. — Как собака, у каждой кочки стопорит. Контролер! Заморозил вчистую! Озяб, Кирилл Трофимыч?

— Не очень, — ежась, сказал Кирюша.

Кеба иронически посмотрел на его посинелые губы и легонько вытолкнул из канавы.

— Бежи до той горки за дорогой, насколько силы имеешь, не то все пятки отдавлю. Как поднимемся, сразу Станичку запеленгуем и в бурьян до ночи нырнем, чтобы фрицев не приманивать… Ну, лети!