Ребекка Стед - Когда мы встретимся

— Началось, — шепчет Ричард. — Десять тысяч долларов.

«Десять тысяч долларов, — повторяет мой мозг. — Десять тысяч долларов».

У маминой знаменитости вид решительный, у мамы — испуганный, только у Дика Кларка — безмятежный. Улыбаясь до ушей, он начинает щебетать с мамой и щебечет, наверное, с минуту, и я знаю, что мама все это время пытается сосредоточиться и приподнять краешек вуали, чтобы увидеть всю картину целиком. Чтобы увидеть нить.

Дик Кларк болтает и болтает, и до меня доходит: вот где мы прокололись! Мы ведь совсем не заговаривали ей зубы. Мне страшно. Я слышу шум океана. Как же маме приподнять край вуали и увидеть волшебную нить, когда Дик Кларк пудрит ей мозги глупыми вопросами про ее работу? Я не отрываясь смотрю на маму и пытаюсь помочь ей сосредоточиться. Луиза опять начинает нервничать. «Дик Кларк не стареет, говорю вам! — шепчет она. — Годы его не берут. Просто поразительно!» Я нараспев повторяю про себя: «Волшебная нить, волшебная нить», — и сверлю маму взглядом до боли в глазах.

Наконец Дик Кларк перестает щебетать.

— Итак, ваша первая тема, — говорит он. — Поехали!

И тут происходит невероятное.

Мама визжит и прыгает, сотни зрителей хлопают и кричат «ура», этот звук подхватывает меня, как волна, и несет вперед. Я плыву, а все вокруг похлопывают меня по спине, по плечам, пожимают руки, и вот я уже перед сценой, я поднимаюсь по ступенькам, и вспыхивает свет, чересчур яркий, и становится жарко.

А мама все прыгает. Она обнимает свою знаменитость, обнимает Дика Кларка. Одна заколка сползла, еле держится на волосах и бьет маму по щеке. Мама обнимает меня и скачет, и моя голова от этого подпрыгивает вверх-вниз, поэтому мне приходится тоже скакать вместе с мамой.

И я счастлива. Я улыбаюсь и хватаю маму за руки, и мы с ней скачем вместе. Потом я отпускаю ее, вскидываю руки вверх, и зал ревет еще громче.

Я не думаю ни про ковролин, ни про фотоаппарат, ни про поездку в Китай.

Я счастлива, потому что в тот самый миг, когда Дик Кларк сказал: «Поехали!», ко мне как будто протянулась невидимая рука и сорвала с меня вуаль. И почти минуту я понимала все.

Когда у тебя перед глазами не болтается эта штуковина, минуты вполне хватает, чтобы очень многое понять.

Я поняла, что когда ты взял наш ключ из пожарного рукава, когда ты оставлял мне записки, когда ты крал туфли Ричарда и копилку Джимми — ты уже прочел мое письмо. Ты читал его много раз, хотя я его еще не написала.

Вот откуда ты узнал, где ключ, еще до того как спросил об этом. Оттуда же, откуда узнал и все остальное. Из моего письма. Из письма, которое ты попросил меня написать. Из письма, которое я тебе напишу.

«Но это невозможно! — взвыл мой мозг. — Ты говоришь, что человек, который смеется, прочитал письмо, которое ты еще даже не написала! Это же абсурд! Это противоречит здравому смыслу!»

Здравый смысл — это просто прозвище, которое мы даем своей привычке мыслить так, а не иначе.

Путешествия во времени возможны.

Ты пришел спасти Сэла. И наконец — наконец! — я поняла.

«Дик Кларк не стареет». Я вспомнила, что Маркус сказал про мое путешествие в кино на машине времени: если бы я его совершила в шестьдесят два года, контролер бы меня не узнал.

Да я бы небось и сама себя не узнала.

Дик Кларк, может, и не стареет. Но мы-то все состаримся. Я состарюсь. Сэл состарится — благодаря тебе. И Маркус тоже.

«Пожалуйста, отдай мне письмо сама, — говорилось в твоей записке. — Где меня найти, ты знаешь».

Я вспомнила облезлую металлическую дверь рядом с гаражом и подумала: «Да, я знаю». Потому что ты все-таки можешь прочесть мое письмо. Маркус может прочесть мое письмо. И когда он прочтет его, он поймет, что видел себя вернувшимся сюда. Видел до того, как отправился в путь. Вот зачем мне писать это письмо.

И потом, в невесть каком году — в год горячего пара, в год купола, — Маркус вернется сюда. Ты вернешься сюда. Ты вернешься сюда с бумажными квадратиками во рту. Когда мы встретимся, это будешь уже не ты, — но ты сделаешь то, ради чего придешь. Ты спасешь Сэла. Ты уже его спас.

Маркус — это и есть волшебная нить. Ты — человек, который смеется. Ты — Маркус. Маркус — человек, который смеется. Точнее, станет им, когда состарится.

«Все это полный бред!» — проорал мой мозг.

«Но все это правда», — ответила я.