Ребекка Стед - Когда мы встретимся

— Да, наверное. — Было слышно, как у него за спиной верещит телереклама.

— Ну ладно. — Он смотрел в потолок поверх моей головы.

Я почувствовала себя полной идиоткой.

— Ладно. Пока.

Я вернулась домой, насыпала себе тарелку колечек «Чириос», сверху слой сахара в палец толщиной, и включила телевизор. Мама вернулась около шести.

— Ты забыла утром запереть дверь, — сообщила я.

— Я?! Ничего подобного.

— Короче, когда я пришла из школы, дверь была не заперта.

— Да ты что?

Она переходила из одной комнаты в другую, открывая все ящики и дверцы шкафов; я — за ней.

— Не может быть, — повторила она. — Я никогда не забываю запереть дверь.

Но все вещи вроде были на месте. Мама вошла в кухню и остановилась.

— Не то чтобы я помнила сам момент, когда я запирала дверь, — я просто знаю, что никогда не забываю ее запереть…

Она наполнила водой кастрюлю для спагетти, и пока она накрывала на стол, а я чистила морковку, мы говорили о чем-то совсем другом, но она то и дело перебивала сама себя:

— Ну как, спрашивается, как я могла не закрыть дверь на ключ?

Когда мы уже почти всё доели, она вдруг вскочила и выбежала за дверь.

— Мам?

Я нашла ее на лестничной площадке. Она заглядывала в наконечник пожарного рукава.

— Так я и знала, — сказала она. — Я бы никогда, ни за что не оставила дверь открытой.

Ключа не было. Мы еще раз обошли все комнаты и обыскали все шкафы — и снова убедились, что ничего не пропало.

— Но это же бред. — Мама стояла над шкатулкой с драгоценностями, разглядывая золотые браслеты, которые достались ей от ее мамы. — Выкрасть ключ, открыть дверь, забраться в квартиру — и ничего не взять?

Все это было в пятницу. В понедельник утром я нашла твою первую записку.

Она была написана крошечными буквами на малюсеньком квадратике бумаги, жестковатом на ощупь, как будто он промок, а потом высох. Я заметила ее, когда собирала ранец, — она торчала из книжки, которую мне всучили в библиотеке, про деревню каких-то белок не то мышей. Я эту книжку не читала и читать не собиралась.

М,

это трудно. Труднее, чем я думал. Даже с твоей помощью. Но я упражняюсь, и у меня получается все лучше. Я должен спасти жизнь твоего друга и свою собственную.

У меня две просьбы.

Во-первых, напиши мне письмо.

Во-вторых, пожалуйста, не забудь в нем сказать, где находится ключ от твоей квартиры.

Путь очень труден. Когда мы встретимся, это буду уже не я.

Мне стало сильно не по себе. Маме тоже стало сильно не по себе. Она отпросилась с работы и поменяла замок, хотя все время приговаривала, что «М» может означать кого угодно, что это не имеет никакого отношения к нашему пропавшему ключу, что записку мог сунуть в книгу тоже кто угодно и к тому же много лет назад, и нам никогда не узнать, почему и зачем.

— И все-таки, — сказала я. — В пятницу у нас крадут ключ, а в понедельник с утра мы находим записку, в которой нас спрашивают, где наш ключ. Странно же, да?

— Еще как странно. Но если вдуматься, — мама скрестила руки на груди, — никакой связи тут нет. Нет и быть не может. Потому что тот, у кого есть ключ, не стал бы спрашивать, где ключ. Зачем? В этом же нет никакого смысла.

Конечно, в этом не было никакого смысла. Но в голове у меня вдруг словно звякнул крошечный колокольчик. Я этого сначала даже не заметила.

Через неделю Джимми сказал, что нам уже можно начинать обслуживать покупателей.

— Но сперва выучитесь делать косой разрез, — сказал он. — Это очень важно.

На самом деле он сказал «оцень вазьно», двумя пальцами оттянул себе углы глаз, так что глазки превратились в щелочки, и низко поклонился — прямо пародия на китайца. Никогда раньше не видела, чтобы взрослые так делали. Была бы там моя мама, она бы точно треснула его подносом по башке.

— Косой разрез? — переспросил Колин.

Выяснилось, что это у Джимми такой фирменный способ разрезания булочек.

— Всегда под углом сорок пять градусов, — сказал он и с торжественным видом надрезал булочку наискосок сверху вниз с одной стороны, потом вынул нож и сделал точно такой же разрез с противоположной стороны.

«Крышечка» булочки, когда ее поднимаешь, должна быть треугольной. Джимми раздал нам по булочке и стал наблюдать, как мы их режем. У Аннемари получился идеальный разрез. У Колина — сносный. У меня — кошмар и ужас. Когда я приподняла «крышечку», с нее свисали клочья хлеба, как булкины потроха, и Джимми сказал, что это выглядит «неаппетитно».