Вупи Голдберг - Удивительная история одной феи

Но без неожиданностей не обходится.

— Ну, мама, ну скорее, — говорю я. Мама уже сто лет возится с моими волосами. — Нам надо быть к семи!

— Знаю, знаю, феечка моя, — говорит она, вставляя мне в волосы еще один сверкающий белый цветочек. — Я уже почти закончила.

Еще три заколки, и мама отступает на шаг назад, полюбоваться своей работой. Потом она поворачивает меня к зеркалу.

— Ну как, здорово?

Лиф белого платья сверкает новыми блестками, которые нашила на него мама. С пояса спадают бесчисленные слои воздушной ткани. Волосы убраны в пучок и украшены цветами, которые при каждом моем движении сверкают и блестят.

— Да, мэм. Это здорово, — говорю я.

— Нервничаешь? — спрашивает мама.

— Да ну, чего мне нервничать, — говорю я. И правда, зачем я буду нервничать, если у меня наготове замечательный трюк с нижним бельем.

— Вот и правильно, детка, — говорит мама. — Ты так много репетировала, что и во сне могла бы танцевать.

Так оно и есть — прошлой ночью мне все время снилось, что я танцую Фею Драже. И без единой ошибки. Все будет отлично.

— Идем, Александрина. Надо еще поймать такси, — говорит мама.

— Какое такси? — спрашиваю я. Она открывает дверь.

— Звезды балета не ходят в театр пешком, — говорит она. На улице она машет рукой, и перед нами тут же останавливается такси.

Я еду в такси впервые в жизни. Мы с мамой сидим на заднем сиденье. Мы лавируем между машинами и в мгновение ока оказываемся у школы. Мама расплачивается с водителем, а потом обнимает меня.

— Ни пуха, ни пера, детка. Сломай ногу! — говорит она.

— Что-о? — кричу я. Хорошенькое дело — и это она говорит собственной дочери, которая вот-вот выйдет на сцену!

Мама смеется.

— Так принято говорить в театре. Артисты верят, что желать удачи — плохая примета, и вместо этого говорят «сломай ногу».

— А-а, — отвечаю я.

Но по ступенькам все равно поднимаюсь очень осторожно.

Мама заходит в зрительный зал, а я отправляюсь в комнату, где собирается вся старшая группа. Мистер Лестер помечает мое имя в списке. Чудовища уже тут, в полном составе. Эпата машет мне рукой и улыбается — ее лицо видно в дырку мохнатого фиолетового костюма. У нее даже щеки фиолетовые!

— Раз уж я должна быть фиолетовой, так целиком, — говорит Эпата. — Пришлось взять мамины тени для век.

— Сколько еще до начала? — спрашиваю я.

— Минут двадцать около танцевать будут малыши если, — говорит Бренда.

Я нервничаю, и потому даже не пытаюсь расшифровать ее слова. Вместо этого я смотрю на Террелу.

— Если малыши будут танцевать около двадцати минут, нам начинать в восемь, — говорит она.

Еще целый час.

— А вам страшно? — спрашиваю я.

— Не-а, — говорит Эпата.

Бренда поднимает брови. Эпата постукивает по полу ногой, словно отбивает морзянку.

— Ну, если только немножко, — признается она.

Вскоре мы слышим взрыв аплодисментов — видимо, концерт начинается. Из-за двери доносится музыка, под которую должны танцевать цветочки.

— Давайте потихоньку выйдем и посмотрим, сколько там народу, — говорит Эпата.

Мы с Брендой и Террелой идем за ней по коридору. Дверь в большой зал приоткрыта. Эпата сует туда свой нос.

— Мама миа! — говорит она. — Их там столько!

Я тоже заглядываю внутрь. В зале яблоку негде упасть. Нет ни одного свободного стула, у задней стены и в проходах тоже стоят люди. Кое-кто даже сидит прямо на полу перед сценой. Мы слышим разговор двух мам:

— Я насчитала больше двухсот человек — правда, замечательно? — говорит одна из них.

Мы молча возвращаемся в комнату.

— Я и не знала, что их будет так много, — говорит Террела.

Осознав масштабы бедствия, я понимаю, что не прочь подождать своего выхода подольше. А лучше — целую вечность.

Но не успеваем мы оглянуться, как наступает антракт. Приходит мистер Лестер и выводит нас с чудовищами в коридор.

— Вы все отлично справитесь, девочки, — убеждает нас он. Я сглатываю слюну. Может, сейчас случится пожарная тревога, и тогда концерт придется прервать. Или на крышу упадет НЛО. Или…

— Вперед, Александрина! — говорит мистер Лестер. Я не могу пошевелиться. Он берет меня за плечи и подталкивает к сцене. Я вижу, как чудовища выстраиваются за кулисами.

Я вытягиваю руки. Помнить о нижнем белье. Белье, белье, белье!

Поскрипывают веревки. Занавес открывается. Прямо в лицо мне ударяет яркий свет. Да, рабочий починил прожекторы, но они меня совершенно ослепляют. Я ничего не могу разглядеть в зале.