Лев Кассиль - Ранний восход

Он сделал вид, что встает, надел кепку-треух. Коле стало неловко:

— Да нет, вы мне не помешали нисколько. Пожалуйста, сидите. Я все равно кончил уже.

— Ну-с, коли так, с вашего любезного разрешения посижу. Отдышусь несколько… Так в среднем художественном заведении, говорите, занимаетесь? Юное дарование, как ныне зовется. Что же, похвально. Молодежь в настоящее время все больше стремится к практической пользе, по техническим отраслям идет более. Прикладные знания сегодня в цене. А настоящее искусство не в чести. Не до него. Что же вас, молодой человек, подвигнуло на это сомнительное в смысле благ житейских поприще? А? Разрешите взглянуть. — Он взял из рук Коли альбом, перелистал. — Склонность имеете несомненную, вижу. Но мотивы, мотивы!.. Ничего идеального. Одна проза жизни. Реализм, так сказать. Я, молодой человек, когда-то в петербургской гимназии учительствовал, именно данный предмет — рисование — преподавал. Так что судить имею основания. М-да, данные у вас незаурядные, но пристрастились вы уже к тому, от чего бы молодых отвращать следовало. Вижу, что наставлены вы, как и прочие сегодняшние, на путь неверный, пагубный. Впрочем, что ж тут толковать… Это сейчас принято: натаскивать юность на темы низкого порядка. Разве с этого надобно начинать? На одном гипсе вас еще следует держать, молодой человек, пока рука не окрепнет в растушевке, не приобретет благородства штриха. Классики, антики, белизна непорочная, вечные формы! А вас с отроческих лет принуждают уличную грязь запечатлевать, дурной жанр, как прежде изъяснялись — мове жанр: дворников, собак, машины эти… Принижение искусства на потребу тех, кого ныне именуют широкими массами, во имя служения низкому вкусу их и политическому назиданию, иначе выражаясь — агитации. Так я рассуждаю?

— А по-моему, вы совсем неверно рассуждаете. Гипсы у нас тоже рисуют все время, — прервал его Коля и решительно отобрал свой альбомчик. — Но только мы совсем по-другому думаем все.

— Как же вы думаете? Любопытно, любопытно. И кто это, позвольте узнать, «все»?

Коля сердито смотрел в сторону. Он теперь жалел, что не ушел. Ему был отвратителен этот незваный собеседник. Что-то подчеркнуто постное, мертвящее, враждебное всему, что было так дорого Коле, сквозило в каждом слове его, в брезгливом извиве узких, кривящихся губ, в многозначительно взведенных бровях. И от каждого его витиеватого словца, произнесенного с каким-то выкрутасом, так и тянуло затхлостью, червоточиной…

Но уходить сейчас уже было нельзя: это выглядело бы отступлением.

— Как мы думаем? — Коля нахмурился и огляделся по сторонам, словно ожидая подмоги. «Эх, был бы Витька тут, взяли бы его в работу! Мы бы вдвоем его живо, прямой наводкой!» — подумал Коля и в упор посмотрел в лицо кощею. — Как мы думаем? — повторил он уже твердо, как бы решив принять бой открыто. — Мы думаем, что вот, например, Репин с вами был бы не согласен. Потому что вы только за эстетизм. — Коля внезапно покраснел, так как всегда очень смущался, когда приходилось в разговоре со взрослыми произносить такие умные, да еще не совсем русские слова. — А Репин говорит, что эстет равнодушен и к России, и к правде, которая у народа, и даже к будущему своей родины. Ему бы только, Репин говорит, купаться глазами во всякой этой вот античности. Вот как Репин думает. И мы все так думаем.

— Почитываете, значит? Цитируете? Но кто же эти ваши «все»? Средние художественные? «Мы все»… Кто же это «мы»?

— Мы — это те, против кого вы! — неожиданно для самого себя нашелся Коля.

Он встал, разрумянившийся, с большими возмущенными глазами, излучавшими сейчас горячий синий свет, в распахнувшемся пальтишке, из-под которого выбился алый галстук, вероятно совсем некстати, потому что кощей сейчас же придрался:

— Ага! Если я вас правильно понял, молодой человек, «мы» — это оказалось всего-навсего лишь пионеры. Не правда ли?

— Да, и мы, пионеры, в том числе!

— А вы не полагаете, что для истинного художника, которому превыше всего свобода помыслов и творчества, вот этот ваш галстучек красный на шее подобен аркану? — уже с нескрываемым вызовом спросил кощей и потянулся костлявым пальцем к Колиной груди.

Тот резко отпрянул: он и допустить не мог, чтобы этот тип коснулся пионерского галстука.

— Так рассуждают одни только самые отсталые… И те, кто вообще против всей нашей советской жизни.

— Да вы, юноша, уже, кажется, меня чуть ли не к фашистам сопричислили?

— Нет, — сказал Коля, — вы просто уходящий тип.