Лев Кассиль - Ранний восход

— Ну ее, эту рыбу! — сказал он. — Нудное занятие! Да и вообще что-то странное получается. У тебя вон сколько наловлено, а у меня всего одна несчастная, да и то… Погоди! Ну, так и есть — сорвалась и уплыла!

— Ты, я вижу, что-то подозреваешь, — иронически протянул Хрупов.

— «Подозрения в наших мыслях подобны нетопырям среди птиц», как говорил Бэкон [33] Френсис Бэкон (1561–1626) — знаменитый английский философ-гуманист. , — щегольнул Коля где-то вычитанной тирадой.

Ленинградец посмотрел на него с некоторым удивлением. Он вообще никак не мог разобраться в этом московском пареньке, который, несмотря на свою скромность, таил в себе нечто такое, что заставляло уважать его и не слишком перед ним задираться.

Стал накрапывать дождь. Они переждали его под сараем, а потом вернулись в деревню. Но к вечеру опять встретились и долго бродили по полям на просторном косогоре за деревней. Тучи уходили на запад, и закат опалил их оранжевым пламенем. Все небо, казалось, горело, объятое каким-то неестественным, феерическим огнем. Хрупов залюбовался:

— Вот красота — закат! Тут вообще очень красивые бывают закаты. Такую бы картину нарисовать…

Коля смотрел на небо, слегка прищурившись, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.

— Нет, — сказал он, — очень уж кричит, по-моему. Чересчур все это декоративно. Все какое-то показное, навыкат. Я это не очень люблю…

— Ну погоди… А вот эти облака, вот с этой стороны, разве не хороши? — не сдавался Хрупов.

— Сами по себе — ничего. Особенно вот эти кумулюсы. Их хорошо Федор Васильев всегда писал. А вон эти перистые, цирусы, слишком уж воспалены.

— Ну, не знаю… По-моему, шикарное небо.

— А вот у Левитана, Коровина, у Серова природа никогда не бывает шикарной, — возразил Коля. — Она у них живет, не прет в глаза, а тихо радуется собственной красоте.

— Не понимаю… ведь вот эти краски сейчас не придуманы, они правда существуют.

— А Чистяков говорил, что «надо все вовремя и на месте, и правда, кричащая не на месте, — дура».

— Странно ты как-то со своим этим Чистяковым рассуждаешь: «не на месте…» Ведь не ты им место выбирал.

— Так я ничего против них не имею. Бог с ними, пусть горят в небе такие краски. Но вот что рисовать и как — это уж надо выбирать. А вон крыши там, на тех сараях, действительно очень хороши. Это надо запомнить: совершенно фиолетовые.

Хрупов поглядел на далекие сараи и потом даже заглянул в недоумении в лицо Коли:

— Где же это ты фиолетовые нашел, когда они просто-напросто серые!

— Для тебя, может быть, серые, а вот я хорошо вижу, что они фиолетовые… Вот эта головешка какого цвета, по-твоему? — Коля поднял с земли обгорелую щепку, валявшуюся на кучке пепла в пролысинке травы. Должно быть, тут когда-то жгли костер.

— Ну что за вопрос? Черная.

— Эх, ты! Да тут можно, наверно, до сорока оттенков насчитать. Вот здесь совершенно свинцовый блеск, а тут — смотри, какие теплые, бурые переходы. А здесь уголек уже в синеву пошел, прямо вороново крыло. Только, конечно, все это надо делать не пестро, а подчинять одному основному тону, но разнообразить.

— Это что у тебя, глаз такой особенный? — усомнился Хрупов. — Или для этого мозги должны быть другие! По мне — просто черная, и всё.

— Нет, — пояснил очень серьезно не намеренный шутить Коля, — различает цвета глаз, а определяет, по-моему, уже мозг. Вот Васильев, художник, говорил: «Где я ясно вижу тон, другие ничего не могут увидеть или увидят серое и черное место»… Так и я стараюсь.

— Мудрствуешь ты чего-то… Тебе, пожалуй, вон и луна не понравится. Вон как она хорошо из-за твоего этого самого… ку… как его?.. кумулюса вылезла. Ну как, по-твоему, ее надо было бы нарисовать?

Коля долго смотрел на бледный, полуразмытый диск, проступивший в темнеющем вечернем небе. После некоторого раздумья он твердо решил:

— Нет. Я бы ее тут не написал. Она сбивает освещение. Вообще она тут совершенно не на месте.

— Ну, знаешь, — рассердился Хрупов, — извини, это что-то у тебя в голове не на месте!

И он ушел с убеждением, что москвич просто задается и втирает ему очки.

Вечерело. Лес как бы приблизился, и стена его стала выше, зубчатой грядой еловых верхушек резко выделяясь на блекло-зеленом небе. Громко пели в лугах кузнечики. И скоро вся округа огласилась непрерывным печальным, словно сверлящим, звуком, который, казалось, обитал в этом огромном темнеющем пространстве, пропитывал его, слышимый одновременно со всех сторон разом.