Нина Раковская - Мальчик из Ленинграда

— Мама! — крикнул я. И понял, какой военный заходил к нам днём.

Мама прижала меня к себе. Она, наверное, тоже очень волновалась. Она заговорила совсем тихо:

— Юля, меня назначили врачом в действующую армию. Наша дивизия уже формируется. На той неделе…

Мама не договорила. Я обнял её за шею, прижался и заплакал, потому что гордился ею и горевал, что мы расстанемся. Я теперь понял, что придётся мне уехать из Ленинграда. Надолго? А мама гладила меня по голове, целовала и говорила, что будет часто писать мне, что, может, скоро разобьём мы фашистов, скоро снова будем вместе.

Оказывается, мама и в школе моей была. Завтра мы со школой уедем из Ленинграда.

— А всё-таки, может, я останусь тут?

— Все, Юлька, хотят быть героями… Весь наш народ! И в тылу можно подвиги совершать. Ну, подумай сам: кто армию снабдит оружием, кто кормить будет нас, Юлька?..

Мама стала собирать меня в дорогу. Положила в заплечный мешок бельё, сухари, сахар, консервы. Это был наш «нз» — неприкосновенный запас; ведь в Ленинграде теперь все продукты давали по карточкам. Лишней еды не было, и мы с мамой сберегли это на крайний случай. Вот и настал такой случай. Я сунул в мешок и атлас, и компас. В карман пальто мама положила мне открытки с ленинградским адресом — велела ей писать с дороги. Потом вынула из сумочки розовую расчёску и сунула её в карман моей куртки.

— Следи за собой, Юлька, будь опрятным!

Она велела мне накрыть стол голубой праздничной скатертью. Чайник под красным петухом был еще горячий.

— Давай, сынок, на прощание поужинаем вместе, — сказала мама.

Но только я успел налить чай в чашки, как радио объявило:

— Граждане… воздушная тревога…

Сейчас же завыли сирены так пронзительно и страшно, что у меня, хоть я и не боялся, заколотилось сердце. Но мама была очень спокойна. Она помогла мне надеть заплечный мешок, надела шинель, военную сумку. Когда мы спускались по лестнице, в окно я увидал, как повисла в небе и осветила крыши зловещим жёлтым светом фашистская ракета. По небу бегали голубые лучи наших прожекторов, искали фашистские самолёты. Бомбоубежище было в соседнем подъезде. Зенитки грохотали. А мама, пока мы бежали по тротуару, даже шутила, успокаивала меня:

— Ничего, Юлька, ничего! Мы воробьи стреляные… Верно, сынок?

— Верно, мама! — отвечал я.

В бомбоубежище мы просидели до рассвета, пока не кончилась тревога и диктор стал повторять по радио:

— Воздушная тревога миновала! Отбой.

А вечером в тот же день я стоял на площадке последнего вагона с мешком за плечами. Со мной на площадке теснились и другие ребята. Они кричали, спорили, а я смотрел назад, в ту сторону, где оставался Ленинград. Эшелон наш отправлялся с пригородной станции Ружайск. Вокзалы немцы сильно бомбили, и нам пришлось ехать до заставы трамваем, а потом долго идти пешком. Школьный эшелон из зелёных вагонов растянулся так далеко, что паровоза не было видно. Около станции был заводской посёлок. Он казался совсем красным от заката. Солнце заходило, и высокие трубы завода, большие корпуса, низенькие бараки, даже воздух — всё было багряное, зловещее.

Я опять стал смотреть туда, где виднелся Ленинград. Неужели я всё-таки уеду? Мне казалось, что сейчас что-нибудь случится и я останусь тут, вернусь домой, к маме…

Запела пионерская труба. Ребята хором закричали: «Едем! Поехали! Прощай, Ленинград!» К нам на площадку вскочил Гриша Русанов, высокий, очень худой, — мы его прозвали Дон-Кихотом, — старший вожатый из нашего эшелона.

Гриша велел ребятам убираться с площадки. На соседних путях женщина в чёрном ватнике махнула зелёным флагом. Далеко впереди свистнул паровоз. И грохот покатился по всему поезду. Один за другим дёрнулись вагоны, застучали буфера. Земля под ступенькой побежала… Я заплакал.

Кто-то схватил меня за плечо. Это был вожатый Гриша. Он знал меня — раньше в нашей школе работал.

— Ты чего, Юлька, плачешь? Срам какой! А ещё сын военного. Не реви! — сказал он строго.

Но тут у самого Гриши сорвался голос, и он тихо погрозил:

— Погоди, Гитлер! Отомстим тебе за всё… Раскаешься!

Гриша втолкнул меня в вагон. В купе ребята рассаживались по местам, делили верхние полки. Всем хотелось забраться повыше. Я остался в коридоре, у окна.

За окном мелькали овраги, кустики. Пробежала речка с деревянным мостом. Дорога уходила и пропадала в поле. Кто-то ехал по дороге верхом на лошади. Куда он едет?

Я опять вспомнил о маме. Где теперь она? Вспомнил, как мы прощались. Утром на площади, у райсовета, собрали последних школьников нашего района. Нас выстроили длинными шеренгами. Чтобы не расстраивать нас, родители отошли в сторону, стали возле колонн, у подъезда райсовета. Где-то, как далёкая гроза, ухали артиллерийские орудия. Вух-вух-вух! — не смолкало над головой. Это наши зенитчики, охраняя город, вели заградительный огонь по вражеским самолётам. Со звоном летели на мостовую осколки снарядов. Надо было спешить, торопиться.