Михаил Коршунов - Воскресный день

В дверях показалась Мария Федотовна. Николай Иванович так и остался стоять на коленях на полу, оглушенный и не способный ни на какое сопротивление — берите голыми руками. И взяли.

Директор занял свое место за директорским столом, но теперь, скорее, это было похоже на место судьи.

— Вы говорите, две командировки сразу? Присаживайтесь, Мария Федотовна.

— И туда… и сюда, — в отчаянии пролепетал Николай Иванович, глядя на Марию Федотовну.

— Его надо сдать в милицию, — сказала Мария Федотовна, не присаживаясь. — Он ложный родитель. — Это Мария Федотовна произнесла со скорбью.

— До свидания, — сказал Николай Иванович директору, — а то я с вами не поздоровался, не успел.

— Я вас предупреждала, — несколько оттаяв, вздохнула Мария Федотовна. — Никаких контактов.

И его сдали. Когда Николай Иванович в сопровождении школьного сторожа уходил в отделение милиции, Люсю крепко держали Мария Федотовна, отчего сделалась розовее обычного, дежурный по школе старшеклассник и Куковякина, которая полностью приняла сторону обвинения. Вышла во двор и секретарша Таня со стаканом порошкового киселя, который она лениво допивала. Таня не отказалась от своей версии — родитель беглый, его нашли через суд и теперь водворяют в семью.

Люська стояла не шелохнувшись, казалось, она забыла обо всех и обо всем, но ее глаза медленно темнели, как перед грозой.

— Я когда-нибудь что-нибудь сделала тебе плохого? — У Марии Федотовны дрожало от обиды и напряжения лицо, дрожал голос, потерялась ватка из-под очков.

— Ты сложный ребенок, — заявила Куковякина. Она была в мохнатой папахе, край папахи свешивался на лоб челкой. Куковякина считала себя представителем дирекции, потому что директор ушел проводить дополнительный урок. Заявление, которое сделала Куковякина, что Люська сложный ребенок, Люська слышала неоднократно на протяжении всей своей жизни.

— Вы все не сложные люди? Простые, как школьные ластики, да?

— Что она говорит? — обратилась Куковякина к Марии Федотовне. — Совершенно упущенный ребенок. Безотцовщина, конечно. — Папаха Куковякиной приняла грозный вид.

— Люся, перестань. И вы, пожалуйста, перестаньте.

— Нет уж, я не перестану! — и Куковякина одной рукой начала приглаживать, успокаивать папаху, но и папаха не успокаивалась.

Дежурный старшеклассник помалкивал, в спор не ввязывался, держал Люську.

— Куда его увели? — спросила Люська.

— В милицию, — ответила Мария Федотовна.

— Я бы прямиком его в больницу, не скажу в какую. Спрашиваю: «У вас кто?» — «Никого». А потом: «Простите, у меня дочь». В конце что сказал директору: «До свидания, я с вами не поздоровался». Тут двух мнений быть не может!

— Вы знаете, кто вы такие? Вы и вы? — Люська кивнула на Куковякину и на Марию Федотовну. — Клецки! — Ловко поднырнула и вырвалась от старшеклассника, крикнула: — И ты клецка!

Старшеклассник погнался за Люськой, но Люська метнула ему под ноги портфель. Старшеклассник споткнулся и едва не упал. Этого хватило Люське, чтобы добежать до угла, завернуть за угол, и дальше она смешалась с толпой.

— Что она себе позволяет! — крикнула Куковякина на все околошкольное пространство. — Надо немедленно принять меры!

Таня допила кисель и ушла. Старшеклассник восхищенно пробормотал:

— Во спринт.

— Люблю эту девочку, — сказала Мария Федотовна тихо, но Куковякина услышала.

— За что?

— За характер.

— Надавала бы ей по губам.

— Для этого ее надо вначале поймать, — улыбнулась Мария Федотовна.

Николай Иванович сидел в отделении милиции за небольшим рыженьким столом в чернильных звездочках и кружках, оставленных мокрыми стаканами. На столе, вниз полями, лежала шляпа Николая Ивановича, а перед ним лежал лист бумаги, и Николай Иванович занес и уже несколько минут держал над листом деревянную ручку. Подобные ручки сохранились в милициях, на почтах, в сберкассах. На столе была и чернильница с многократно разбавленными чернилами. Николаю Ивановичу надлежало дать объяснение своему поступку — почему он обвинен в лжеродительстве, как это случилось. Есть общеустановленный порядок усыновления детей через отделы народного просвещения, через исполкомы, так ему сказал в милиции молодой лейтенант — погоны с трудом закрывали его большие плечи, тщательно подстриженные черные усики украшали смуглое лицо, пуговицы на кителе пронзительно лучились. «Вы, товарищ Ермоленко, — сказал лейтенант, — избрали странный путь». Но разве он избрал?