Борис Житков - Сочинения

– Держите его! – и вдруг упал и встал на барьере горбом. Захарьев с разбегу вбежал на него и… и не сбежал вниз: он с разгону так и пошел вверх, пошел прямо по воздуху, быстро семеня ногами, как будто под ним был твердый помост.

Весь цирк ахнул.

А Захарьев орал во весь голос сверху:

– Держите, держите меня! ой, что со мной делается! – И еще шибче перебирал ногами.

Летучая немка Амалия, откинувшись на стуле, хохотала в ложе.

А Захарьев кругами забирал в воздухе все выше и выше. Он уже был у перил, что отделяют галерею, и тут вдруг попал ногами на эти перила и побежал.

Рыжий уже влез туда же и бежал за ним следом, они добежали до пустого пролета, и вот Захарьев пробежал по воздуху над пролетом как ни в чем не бывало. Рыжий повернул назад.

– Ой, держите меня! – орал Захарьев, – за что попало, хватайте меня! – и бежал по воздуху, поперек, через цирк. И вдруг Рыжий выскочил из-за барьера галерки и – цап! поймал за обруч. Захарьев бежал теперь по воздуху, перевернувшись вверх ногами, он по-прежнему бежал ногами, будто муха по потолку. Рыжий висел на обруче. Они были на самой середине арены, но уже всего на двух саженях высоты.

– Дай! – крикнул Рыжий. – Бах! и оплеуха щелкнула звонко на весь цирк.

Захарьев бросил кольцо, и Рыжий полетел вниз. И в этот миг потух свет. Он вспыхнул через минуту.

Захарьев с Рыжим стояли рядом посреди арены и кланялись публике. Захарьев помахал клоунским колпачком, и вот колпак сам поднялся в воздух. Только тогда публика увидала тонкий проволочный канат, что шел к самому куполу цирка. Он был черный, его нельзя было сразу заметить. Это был тот самый канат, на котором летала Амалия.

Цирк хлопал, хлопал от веселой души; забыли все про страшных тигров. Директор махал клоунам котелком из своей ложи.

В уборной Рыжий снимал сам, запыхавшись, с потного Захарьева ременную сбрую: это были кожаные подтяжки. К ним приделано было железное кольцо, за которое и прицеплялся немкин черный проволочный канат.

– Чуть не сдох! – отдувался Захарьев. – Распрягай живей!

В это время без стука в дверь влетел в уборную директор.

– Голубчики, выручили! Милые мои, спасли, как из огня! – он старался обнять сразу Рыжего и Захарьева.

– Так можно оплеуху? А? – крикнул Рыжий.

– Кому хотите, хоть мне, лишь бы весело! – чуть не плакал директор.

Но Захарьев сказал задыхаясь:

– А что ж ваш племянник, гражданин?

– Дурак ты, – вдруг сказал директор, – никакого племянника нет, отроду не было. Это я нарочно пугал, чтобы вас, бестий, подстегнуть. Верное слово! В цирке уж известно: не стеганешь – и толку нет.

Захарьев плюнул в пол, но вдруг обернулся к директору:

– Ну, черт с тобой: мировая.

I

Ветер дул с моря. Плотный, тяжелый ветер. Налег на город и на порт. Все окошки захлопнулись, все ворота рты зажали, голые деревья спиной повернулись, и полохнул дождь. Не дождем, а будто каменьями кто с неба кидал: зло и метко. В рожу, за шиворот, ляпнет в глаз. И все побежали и спрятались в домах. Закрылись, законопатились. Зажгли свет, а дети залезли на кровать и шептались тихо.

А греку Христо нельзя было бежать. Он стерег в порту мешки. Мешки были покрыты брезентом. Ветер рвал брезент, а Христо ловил его за угол, и его подбрасывало на воздух и ударяло о мостовую. Черная собака лаяла на брезент, металась и хватала Христо за штаны.

Такой был ветер.

Христо был сильный человек, он прикатил огромные камни, навалил, прижал брезент и ругался, чтоб не заплакать.

Большое парусное судно, что стояло на рейде, подняло якорь, поставило крохотный парус, как платочек, и понеслось в порт, в ворота: не могло выдержать погоды.

Христо забился в угол, а собака стала моститься ему под пальто.

Зыбь била в портовую стенку, и брызги фонтаном летели вверх – выше мачт.

Ветер принес тучи, нагнал темноту и завладел всем.

II

Христо сидел на дворе и стерег брезент. Христо думал: теперь уж никого в море нет. Суда ушли в порт, а люди под крышу. Одно только судно в море не спустило парусов: каменный корабль Элчан-Кайя. Ему все нипочем.

Много чего рассказывали про каменный корабль. Чего только не выдумывали! И турки одно, а греки другое. Будто шел корабль на недоброе дело, совсем уж к берегу подходил и вдруг окаменел. Как был со всеми парусами, со всеми людьми.

И верно: когда издали смотришь, днем на солнце – горят паруса, накренившись на бок, пенится в волнах корабль – и все ни с места. А подойдешь – это скала торчит из моря. Какой же это корабль?