Гюнтер Гёрлих - Пропавший компас

— Теперь ты уже большая, Марина. Теперь ты все поймешь. Я бы и не пришла сюда, не вздумай матросы дать своему кораблю имя Вильгельма. Я от этого даже сон потеряла. Давно так не волновалась.

— Это ведь под рождество случилось? Да, бабушка?

Улыбка погасла на лице Марины, горели одни лишь глаза, большие, пытливые.

По мосту проносились машины, а внизу под ним текла река Шпрее. Из-под моста вдруг бесшумно выплыла длинная баржа; тихо плескалась вода о мощные стены Манежа. В 1918 году на этом самом месте разыгрались бурные события, о которых Андре знал только из учебника истории. Теперь здесь мчались автомобили, с неба долетал гул самолета, заглушаемый свистками постового, регулирующего движение. С той поры прошло уже более пятидесяти лет. Более полувека…

— Это было в декабре, — запинаясь, начала бабушка Бухгольц. Она показала на мрачное здание Манежа. — Вон там квартировал Вильгельм со своими боевыми товарищами из Народного морского дивизиона. И в императорском дворце напротив ему тоже доводилось бывать. В те дни он почти не заходил домой. Моряков из Народного дивизиона хорошо знали в городе. Простые люди всегда могли рассчитывать на их помощь и защиту. Зато офицерское отребье и все буржуи знали: если пикнут, получат по шее. Поэтому весь этот сброд люто ненавидел красных матросов…

Я расскажу вам про мою последнюю встречу с Вильгельмом. Вот здесь, на мосту, мы виделись с ним последний раз. Как раз на этом месте… Стояла холодная, сырая погода, хотя до рождества оставался всего один день. Времена были трудные, но я все же раздобыла елку. Привезла ее из-под самого Эркнера. Твой отец, Марина, был еще совсем маленький, но я хотела, чтобы он полюбовался на горящие свечки. Поджидая Вильгельма, я старалась получше украсить елку.

А Вильгельм неожиданно объявился двадцать второго декабря: «Рождество отменяется, Анна. Наш взвод будет охранять Манеж. Так надо, ты не горюй. А на второй день рождества я буду дома. Я кое-что привез тебе к празднику. Как приду, сварим пунш. Только вот гвоздики надо бы раздобыть. А не то какой это пунш!» Так он сказал, полюбовался на малыша в колыбели и протянул ему палец. Малыш уцепился за него своими ручонками. Вильгельм рассмеялся: «Гляди, как он хватает! Крепкий паренек. Весь в отца, Анна!»

Потом я пошла провожать Вильгельма. Проводила вот до этого самого места. Было холодно, сыро, и я закуталась в черный платок. Помню, остановились мы на мосту: я не хотела идти внутрь, в Манеж, чтобы меня видели товарищи Вильгельма. Мне хотелось только, чтобы Вильгельм меня поцеловал на прощанье. Да и надо было скорей бежать домой: ведь я оставила малыша совсем одного. Поцеловал меня Вильгельм… А на прощанье он сказал: «Будь здорова, Анна. До скорого. Послезавтра к обеду буду дома. Вскипяти воды в большом котле. Буду мыться не меньше часа. А потом, Анна, будет и у нас с тобой праздник!» И он побежал через мост к Манежу. Все это я сейчас помню, точно это было вчера. Вильгельм на бегу спрятал руки в карманы матросской куртки. Бескозырки у него не было, он выбросил ее еще в ноябре, когда ее продырявила шальная пуля. Теперь на нем была мятая серая фуражка — он первое время все никак не мог к ней привыкнуть. У ворот Манежа он снял фуражку и помахал мне. Потом показал на какое-то окно в здании Манежа, прямо над воротами, и засмеялся. Из окна торчал пулемет: вид у него был грозный. Кажется, я тогда даже перекрестилась, так жутко мне стало. Потом Вильгельм исчез. Живым я его больше не видела.

Бабушка смолкла. Андре обернулся к Манежу, Марина тоже. Но теперь был не декабрь, теперь было лето. Бабушка не куталась в платок. От асфальта веяло жаром.

Андре тихо проговорил:

— Под рождество здесь были бои. Я про это читал.

Бабушка продолжала:

— Да, в те дни кругом стреляли. Как раз в сочельник. «Мир на земле и в человецех благоволение» — так ведь должно быть под рождество. Да, оставила я малыша у соседей, а сама помчалась в город. Идти было далеко: мы жили тогда на северной окраине Берлина. К центру меня не пропустили. «Стой! Ни с места! Стрелять буду!» Кругом серые каски… Тут я все поняла… Кайзеровский генерал и его войска хотели задушить правду простых людей. Этой правды господа страшились как огня. Я места себе не находила — так боялась за Вильгельма. Ведь он был там, куда стреляли пушки. Я тогда была совсем молодая. Я молилась и плакала. Лучше бы я осыпала этих негодяев проклятиями. Но они просчитались. Они хотели выкурить матросов из Манежа, а им это не удалось. Орудия грохотали по всему городу. И это всколыхнуло рабочих. Раз господа нарушают «мир на земле», то и рабочие не дадут себя в обиду. Со всех сторон к центру города потянулись колонны. Их не задержишь окриком: «Стой! Стрелять буду!» И они разогнали белую банду. Вот как мы были тогда сильны! Если бы нам и потом быть такими же сильными! Если бы… Я одной из первых прибежала в Манеж. Кругом были измученные, усталые люди. У многих на голове — окровавленные повязки. Все ликовали: выстояли! Но у меня в душе росла тревога: я нигде не могла найти Вильгельма. Сотни людей сновали взад и вперед. Они подбирали брошенное врагами оружие и раздавали его бойцам. Но Манеж-то огромный. Вы только поглядите на него. А дворец и того больше был. Может, Вильгельм во дворце? Как-никак он же командир. Но я и там его не нашла. Наконец я решилась спросить одного из матросов. Он ничего не ответил, только печально взглянул на меня. И я поняла: Вильгельма нет в живых. Меня повели во двор. Там, на носилках, под брезентом, лежали убитые. Я потребовала, чтобы мне показали Вильгельма. Я не плакала. Я словно окаменела от горя. Казалось, Вильгельм просто уснул — так спокойно он лежал. Только очень бледный был. Я долго-долго стояла так. Они всё хотели меня увести. А потом я упала… После мне рассказали, что пуля настигла Вильгельма на мосту. Он пополз навстречу врагу: хотел гранатой накрыть их пулемет. Кажется, он добился своего, но враги тоже умели целиться. Товарищи вынесли его с моста. Однако было уже поздно… И вот с тех пор прошло уже больше полувека…