Илья Туричин: Закон тридцатого. Люська

— Пойдем!

Плюха поплелся вслед за другом.

Они очень разные — Виктор Шагалов и Сенька Веселов. Виктор тонок и строен, как горцы на иллюстрациях к Лермонтову. В школу ходит в форме, картинно затягивая талию. Светлые вьющиеся волосы небрежно зачесаны назад. Когда сердится, щурит зеленоватые шальные глаза.

А Сеньку Веселова довольно метко прозвали Плюхой. Голова — будто вылеплена из сырого теста. Сунули в тесто изюминки — получились глаза. Пониже ткнули два раза палочкой — вышли ноздри. Под ними налепили полоски того же теста — вот вам и губы. Приклеили на макушку сивоватой пакли — и Плюха готов.

Что бы ни делал Плюха — гонял ли на школьном дворе мяч, читал ли книжку, отвечал ли стоя перед доской, — все он проделывал с невозмутимой неторопливостью. Никто никогда не видел, как Плюха спешит.

И что связывало так крепко этих разных ребят — трудно сказать. Когда они стали «первашами» и учительница впервые построила их на школьном дворе, чтобы вести в класс, Виктора Шагалова поставили в пару с рыхлым бледным мальчишкой. Они настороженно поглядывали друг на друга. Когда учительница велела взяться за руки, они взялись и уже не расцеплялись. Так и вошли в двери школы и поднялись по просторной лестнице с перилами, на которые были набиты блестящие металлические шишки, чтобы ребята не могли съезжать вниз. Так и в двери класса протиснулись — сцепившись. И долго стояли набычась, пока учительница рассаживала ребят за парты. Их посадили на последнюю, а они все держались за руки. Рыхлого мальчишку звали Сеней. Позже он получил меткое прозвище — Плюха.

Все восемь лет они просидели за одной партой. И вот сейчас позвал Виктор Плюху на такое неприятное дело, как извинение перед Александром Афанасьевичем, и Плюха пошел не задумываясь.

Они вышли в коридор и направились к лестнице, чтобы подняться на этаж выше, где была учительская. Впереди — Виктор, за ним, цепляясь носками ботинок за паркет, Плюха.

Возле дверей одного из классов на корточках, прислонясь к стене, сидел мальчишка со щекой, перепачканной чернилами, и таким вихром на круглой голове, будто он только что искупался.

Виктор остановился возле него.

— Сидишь?

Мальчишка глянул на него исподлобья и ничего не ответил.

— А ты встань и опусти ручки вниз, когда с тобой старшие разговаривают, — лениво сказал Плюха.

Мальчишка выпрямил ноги, скользнул спиной по стене.

— Ты что, пьешь чернила? — спросил Виктор.

— Не-е…

— Может, спишь на чернильнице?

— Не-е…

— А чего же у тебя щека разукрашена?

— Это Васька… Промокашкой…

— Шарики катаете, в чернильницу макаете?

— У-гу…

— Молодцы!.. За что же тебя из класса выставили?..

— А я Ваське на макуху чернила вылил. Нас двоих…

— А где ж твой Васька?

— Макуху моет.

— А хочешь, я тебе по шее дам? — спросил Плюха.

Мальчишка поежился:

— Не-е…

— Ладно, не трогай, — сказал Виктор, уверенный, что Плюха все равно не тронет, и, посмотрев на мальчишку, насмешливо добавил: — Мы тоже наказанные.

Мальчишка понимал, что лучше не говорить лишних слов, чтобы и в самом деле не получить по шее, но любопытство оказалось сильнее страха, и он спросил:

— А за что?

— Вот он, — Виктор кивнул на Плюху, — убил свою бабушку, а я ограбил Государственный банк.

Мальчишка быстро-быстро заморгал глазами, а Виктор повернулся и медленно пошел по коридору. Плюха побрел следом. Виктор не спешил. Он извинится, «закон скелета» — закон. Но и бежать сломя голову неохота. Пусть Амеба отойдет немного, и так будет гнусить, вспоминая свое золотое детство: «в мое время», «мои товарищи», «наше поколение», а если сейчас, сразу подойти, пожалуй, и всех предков со времен царя Гороха помянет. И почему это каждый взрослый считает, что именно его поколение — образец. Если потомки хуже предков, в чем же смысл жизни? Для чего растить потомков, которые хуже тебя?

— Покурим, — сказал Виктор и свернул в уборную.

Уборную в школе именовали «Курильскими островами», или попросту «Курилами». Здесь было холодно, потому что форточка не закрывалась. С потолка сосульками свисали разносортные окурки. Считалось особым шиком, докурив папиросу, подбросить ее так, чтобы она прилипла к высокому потолку. Пахло табачным дымом. Возле раковины отфыркивался какой-то мальчишка.

— Васька, — сказал Виктор, — менингит схватишь!

Васька вылез из-под крана и обернулся. По красному замерзшему лицу его текли бледные фиолетовые струйки. На мальчишку нельзя было смотреть без смеха. Виктор вынул из кармана зеркальце и протянул его Ваське: