Илья Туричин - Закон тридцатого. Люська

— Представьте, Оленьке Звягиной. Сегодня ко мне обратилась мать Оленьки, ни жива ни мертва. Просто сердце кровью обливается! Нравы! Начинают со стишков, а потом… А нам с вами — неприятности: недосмотрели, недовоспитали. — Александр Афанасьевич развел руками.

— Черт знает что такое! Простите за грубое слово, — сказал Петр Анисимович, прочтя письмо. — Какая пошлость! И эти стишки. Вы понимаете, чем все это может кончиться? Жаль, что уважаемая Фаина Васильевна больна. Убедилась бы лично, кто из нас прав. Я ее предупреждал: эти стихи, записочки, любови до добра не доведут! Это надо пресечь в корне. Да так, чтобы другим было неповадно.

— Оленькина мать, Елена Владимировна, здесь. Пришла вместе со мной. Я полагал, что вам будет интересно поговорить с ней и выработать, так сказать, единую линию.

— Разумеется. Благодарю вас, Александр Афанасьевич. Если бы мой Костя позволил себе нечто подобное, — Петр Анисимович гневно потряс над головой листками, — я бы с него семь шкур спустил, хоть это и непедагогично. Слава богу, подобное исключено. Я воспитывал его без либерализма. Строгость — мать порядочности! Попросите Елену… м-м-м…

— Владимировну, — подсказал Александр Афанасьевич.

Костя заметил Александра Афанасьевича и Елену Владимировну, когда они шли по коридору к кабинету завуча, и шмыгнул на лестницу. Вообще-то говоря, приходить в школу было рискованно. Если нарвешься на отца, не просто будет выкрутиться. Но и не предупредить Виктора нельзя. Если они не будут выручать друг друга, кто ж выручит?

Он поднялся на третий этаж. В коридоре было пусто, из классов доносился гул. Костя остановился у двери с табличкой «9-в». Присел на корточки, посмотрел в замочную скважину. Никого не видно. Стол — и за ним окно. Придется ждать перемены.

По коридору кто-то зашаркал. Костя обернулся. Нянечка.

— Ты что тут делаешь? — спросила она строго.

— Товарищей жду. По комсомольским делам. Переменка скоро?

— Через двадцать минут.

Нянечка открыла дверь девятого «в».

— Петр Анисимович вызывает к себе Колесникову.

Лена Колесникова вышла в коридор.

— О, здорово, — сказал Костя.

— Здравствуй.

— Слушай, как бы мне Витьку вызвать. На полминуты. Срочное дело.

— Он на «камчатке» сидит. Подожди, скоро урок кончится.

Костя кивнул. Лена ушла. Ждать в коридоре было небезопасно, но Костя уселся на подоконник. Раз отец вызвал к себе эту каланчу, значит, будет разговор. А начнет делать внушения — надолго!

Колесникова поздоровалась.

Петр Анисимович хмуро предложил сесть.

— Я пригласил тебя. Колесникова, как секретаря комитета комсомола. И хочу говорить с тобой не только как заведующий учебной частью, но и как коммунист. Поэтому прошу отнестись к нашему разговору сугубо серьезно.

Лена кивнула. Почему-то у нее неприятно засосало под сердцем. О чем может говорить завуч с таким предисловием?

— Плохие у вас в классе дела. Колесникова, — сказал Петр Анисимович.

Александр Афанасьевич вздохнул громко и прерывисто.

— Как же так? — спросил Петр Анисимович. — Сверстники ваши себя не щадят на стройках коммунизма. Лишения терпят. В бараках живут. И все — во имя высокой цели! А в это же время в вашем девятом «в» комсомольцы, я подчеркиваю: комсомольцы, первые помощники партии, разводят, прости, что я с тобой вынужден говорить на такую щекотливую, интимную тему, — разводят любови с пошлыми письмами и стишками!

— К-как любови? — растерянно спросила Лена.

— Очень просто. Я новый человек в школе, может быть, еще не в курсе всех дел. Скажи-ка, Звягина — комсомолка?

— Оленька? Да.

— И как она в смысле морального облика? Ничего за ней не замечалось такого?

Лена вспыхнула.

— Нет.

— Не следили, вот и не замечали, — ехидно вставил Александр Афанасьевич. — А впрочем, может быть, она и чиста. И даже скорей всего — чиста!

Петр Анисимович метнул на него недовольный взгляд.

Александр Афанасьевич умолк, будто поперхнулся.

— А за Шагаловым ты ничего не замечала? — снова обратился Петр Анисимович к Лене.

Лена съежилась. Перехватило горло от волнения. Она не понимала, чего от нее хотят, но чувствовала, что расставлены сети, невидимые сети, и ее заманивают в них.

— Что ж ты. Колесникова? Я с тобой разговариваю, как коммунист с комсомолкой, откровенно.

— Я… я не… не понимаю…

— Она не понимает, — многозначительно повторил Александр Афанасьевич.

— В девятом «в», — жестко сказал Петр Анисимович, — налицо неприглядные факты морального разложения.