Виктор Мануйлов - Я, мой брат Лёха и мотоцикл

– Первый, – сказал я.

– Понравилось?

Я пожал плечами, пытаясь вспомнить, что мне понравилось, но ничего не вспоминалось, а вспомнилось, как папа с мамой похвалили меня, и я сказал, чтобы папе с мамой было приятно:

– Понравилось, – сказал я в эту самую штуку.

– И какое место ты занял? – спросила тётя и прижала платок к своему красному носу, чтобы он не замёрз.

– Никакого, – ответил я. И посоветовал тёте: – А вы покапайте в нос капельки – оно и пройдёт. Мама всегда мне капает.

– Спасибо за совет, – сказала тётя. – Я обязательно покапаю.

А мама сказала мне:

– Не говори глупости.

А потом сказала тёте:

– Ему сегодня никакого места занимать не нужно, – сказала мама. – Ему ещё привыкнуть надо к гонкам. Только потом…

– Да-да, я понимаю, – сказала тётя и что-то записала в свою тетрадку, а дядя ничего не говорил, а только водил своей камерой по мне, так что мне это даже надоело, потому что надо стоять и всё время смотреть на дядю, чтобы получиться. И я показал ему язык.

Тут папа прикатил ещё один мотик, мы с Лёхой сели, папа завёл их, и мы поехали вдоль забора, развернулись и поехали назад, и даже не упали, а дядя всё снимал и снимал, а тётя всё сморкалась и сморкалась – такая она была больная. Потом дядя с тётей сказали нам спасибо и ушли. И папа тоже ушёл, чтобы вернуть мотик.

Жаль, что мы про книжку рекордов Гинеса узнали слишком поздно, а то бы Леху туда непременно записали, и тогда папа смог бы купить на премию новые колеса с шипами, а мама – чего-нибудь вкусненького.

Мы пошли в машину, чтобы пообедать из термоса. А в это время гонялись другие, и даже тёти. А потом всех построили возле ящиков и стали награждать тех, кто всех перегнал. Они влезали на ящики, про них дядя Петрович говорил хорошие слова, давал им грамоты, медали и подарки.

И меня неожиданно наградили тоже, но не медалью, а большой машинкой в специальной коробке, потому что я участвовал самый первый раз в своей жизни. И Лёху тоже наградили машинкой, потому что он самый маленький, хотя и не участвовал, зато упал вместе с дядей Петровичем. И всё время играла громкая музыка из больших ящиков, все хлопали в ладоши и кричали «ура!»

А через несколько дней по телику показали Лёху. Только одного Лёху и никого больше. Да и его показали совсем мало: как он проехал и въехал в сугроб. И всё. Выходит, зря папа бегал за чужим мотиком, зря мы с Лёхой ездили туда-сюда и обратно, зря мы с Лёхой отвечали на вопросы простуженной тёти, а дядя зря нас снимал на свой телик.

А мама сказала, что, может быть, у них не получилось про нас про всех сразу, а получилось только про Лёху, потому что у тёти был насморк и её не записали на радио. Но я твердо решил, что больше сниматься не буду. И не в том, конечно, дело, что меня не показали. А в том что… Но всё равно обидно.

И всё-таки, что ни говорите, а на мотиках гонять куда интереснее, чем всей оравой гоняться за одной шайбой.

Теперь вы знаете, с чего всё началось. И оно не могло начаться по-другому, потому что у нас такой папа и такая мама, и такие дедушки с бабушками, и такой кот Кузька. А если бы были другими, то и мы бы тоже стали другими и занимались бы, положим, не мотокроссом, а хоккеем или футболом. Или каким-нибудь у-шу.

Теперь-то я знаю, что всякий спорт хорош, но ко всякому спорту нужно иметь не всякий характер. Так говорит мой дедушка Витя, а он столько прочитал умных книжек, что вам и за десять жизней не прочитать. Лично я, например, даже думать боюсь, что смогу прочитать хотя бы половину.

А Лёха, хотя он перешёл во второй класс, читать ужасно не любит. Читать – для него всё равно что наказание. Едва мама начнет заставлять его читать, он тут же начинает хныкать. Но самое удивительное, что у него сразу же, как только он берётся за книжку, случается насморк. Самый настоящий. Как у той тёти, которая брала у нас анте… интеврю. Может, ей тоже совсем не хотелось брать у нас это самое интеврю, поэтому и насморк. Как у Лёхи. А может, её тоже заставляют читать книжки, а она не хочет.

Да, так вот. Едва Лёха садится за книжку, как у него начинается насморк. Тогда мама кладёт перед ним рулон туалетной бумаги, потому что на Лёху никаких платков не напасёшься, и терпеливо ждёт, когда он высморкается. Сморкается Лёха долго и усердно, так же долго и усердно трёт глаза кулаками, чтобы заплакать, и только потом начинает читать.

Лично у меня, когда я гляжу на Лёхино чтение, в голове появляются разные непонятные мысли. Например, что он, Лёха, впервые в жизни видит буквы: всё бе-ме да бе-ме. Или что у него аллергия на чтение, как у меня на лимон: меня сразу же всего начинает передергивать. Но у мамы разные мысли не появляются, поэтому она хочет, чтобы Лёха поскорее научился читать как следует, чтобы стать умным.